Наталия Миронина - Куколка для Немезиды
– Кто мне скажет, что это такое?! – Ашот положил на стол лист с колонками цифр, которые он выписал из гроссбуха.
– А что это? – в один голос спросили компаньоны.
– Сейчас объясню, если еще не догадались. Левая колонка – суммы, вложенные в новую сеть, средняя колонка – суммы, необходимые для дальнейшего развития и, наконец, правая – прибыль за последние полтора года. Как легко видеть, прибыль со знаком минус. Может ли мне кто-нибудь объяснить, что с этим делать и как нам дальше развивать бизнес, не превращая все в дешевку, в фастфуд? Не скрою, я в последнее время не очень хорошо себя чувствую, может, что-то не понял. Мальчики, объясните мне, старику…
«Мальчики» переглянулись, и слово взял Ваник:
– Дядя Ашот, ты и вправду неважно выглядишь. Мы тебе хотели сказать, да все как-то неудобно было. И напрягать тебя не хотелось со всеми эти делами. – Ваник вытянул синий подбородок в сторону листка бумаги с цифрами. – Эти все цифры, в принципе, можно сказать, запланированы, они допускались калькуляцией… И потом, это неизбежно, когда открывается новая сеть.
Ваник попытался убаюкать Ованесяна пространной речью о неизбежных рисках в ресторанном деле.
– В конце концов, можно же кредит взять. Еще один. – В разговор вступил Сейран. Вступил не очень удачно, потому что слово «кредит», равно как и слово «долг», Ашот Георгиевич считал самыми ругательными. «Ума много не надо наживать, чтобы с протянутой рукой бегать! А ты сам покрутись!» – это был стандартный ответ на предложение решить проблему через банк. Подав свою реплику, Сейран испуганно замолчал. Но, к удивлению, Ованесян почти не заметил этих слов. Он поелозил в своем кресле и вкрадчиво произнес:
– Я правильно понимаю, что вы, ребята, все знаете и имеете четкий план действий? Что вы учли все возможные проблемы на своем пути?
Услышав этот вопрос, ребята облегченно вздохнули и согласно закивали блестящими от геля головами:
– Конечно, дядя Ашот…
– Да-да, мы все просчитали.
Ованесян помолчал, а потом тихо, так, что находящиеся в комнате едва расслышали его слова, произнес:
– Вот и славно. Я за вас теперь не беспокоюсь. И без меня справитесь. Потому что я из дела выхожу.
Последовавшей вслед за этим немой сцене позавидовал бы Малый театр.
Вера еле дождалась, пока Ашот Георгиевич закончит разговаривать с компаньонами. Когда наконец из его кабинета выскочили горячо жестикулирующие Ваник, Гурген и Сейран и она уже было решила постучаться, дверь отворилась, показался хозяин ресторана.
– Вера Александровна, голубушка, позови мне шефа.
Шеф был новый, его пригласили из Сербии, где отдыхали Ованесяны прошлым летом. Еду, которую супруги ели в маленьком ресторанчике, Ашот Георгиевич запомнил навсегда. Она была простой, вкусной и очень домашней. Такой кухней всегда славился Кавказ. К концу отпуска Ованесян почти уговорил повара переехать в Москву.
– Мне здесь доработать надо. А потом, может, к вам соберусь, – прощаясь, сказал повар, явно не ожидавший такого поворота событий.
– Приезжай, не пожалеешь. Будешь кум королю.
И шеф приехал. Сейчас Ованесян решил узнать, как ему живется и работается. «Раз уж я выбор сделал, надо самому все проверить, а потом уж на Веру взваливать». А еще Ашот Георгиевич собирался с духом: ему надо было убедить Селезневу, что она справится с директорской должностью.
Когда Вера наконец зашла в кабинет, ее уже ждал кофе с печеньем. Издалека начинать беседу хозяин не любил.
– Вера Александровна, у меня есть предложение. Давайте вы станете директором этого ресторана. Если вы не будете меня перебивать и выслушаете внимательно, то поймете, что мое решение обдуманное и продиктовано оно обстоятельствами сложными, которые обсуждать я не могу сейчас. Я хочу оставить этот ресторан за собой. Это мое первое начинание. Оно мне дорого. Мне нужен директор: порядочный, энергичный, умный и образованный. Вы подходите. Теперь – решайте. Вечером позвоните.
Ованесян все это время ходил по кабинету. Закончив, он сел, и Вера увидела, что старик даже вспотел от волнения.
– Я согласна. – Вера даже не ожидала от себя этих слов. Она боялась, что Ованесян передумает. – Если не буду справляться, то смогу вернуться к администраторской работе. Вы не уволите меня?!
Ованесян удивленно посмотрел на Веру. Он ее никогда не уволит. Восточный своенравный характер мешал ему признаться, что он влюблен в эту женщину.
Вера уже не получала удовольствия от поездок в переполненном метро, привыкла к получаемым деньгам, а умывалась и принимала душ исключительно водой горячей – умывания холодной водой приводили к бронхиту.
Вечерами она листала английский словарь, почитывала дешевые английские книжки и очень боялась вспомнить, что с ней было три года назад.
А воспоминания лезли со всех сторон, ночью невозможно было заснуть: перед глазами перелистывались самые отвратительные моменты ее бродяжьей жизни. Тогда она не запоминала гадости, поскольку у нее имелась цель: уйти с площади Павелецкого вокзала, а это можно было сделать, только «выключив» эмоции, – не ужасаясь происходящему, не жалея себя и не хороня. Теперь же мысль о разрушенной жизни затмевала гордость собой, собственным мужеством и силой воли. Иными словами, тогда она воевала против всего мира и ей некогда было болеть, сейчас она закончила бои и плакала, подсчитывая потери.
Чтобы удержаться на плаву, Вера подводила итоги этих трех лет. Но едва начав, тут же бросала свое занятие: итоги казались ничтожными, поскольку будущее представлялось беспросветным. Квартиры у нее не было и быть уже не могло – на честные заработки в Москве, да и в другом городе, ничего купить нельзя. Замуж она не вышла и вряд ли выйдет. Детей у нее не было и точно никогда не будет. То, что память убрала в дальний ящик, в эти более-менее спокойные дни выплывало наружу – Веру мучили кошмарные воспоминания о том, как через месяц после начала ее скитаний ее изнасиловали два урода. Она кричала, звала на помощь, но никто не выглянул из окон дома на углу площади Павелецкого вокзала, а двор, где это происходило, был темный, непроходной, страшный. Покойный Борис нашел Веру лежащей на куче срезанных веток, всю опухшую, в синяках. Он сбегал в автобус к девчонкам-благотворительницам, принес еду, кипяток, дал выпить водки. Судя по всему, это были пришлые нелюди, потому что, как Вера ни старалась, найти их на площади у вокзала не смогла. Борис никогда об этом с ней не заговаривал, но старался всегда держаться поближе, не давая оставаться одной.
«Борис был родным человеком!» – Вера сейчас думала о нем как о близком друге, которого потеряла, а до этого знала чуть ли не всю жизнь. На самом же деле о себе Борис рассказывал не очень много. Пытаясь разговорить его, Вера тем самым хотела отблагодарить за помощь и деликатность. Воспоминания о работе в «Союзмультфильме», творческих проблемах, небольшой персональной выставке в секции московских художников самому Борису казались уже почти враньем, но на какое-то мгновение помогали забыть реальность. Вера же надеялась, что воспоминания о прошлой, тяжелой, но нормальной жизни заставят его поверить в себя и воспользоваться каким-то счастливым случаем, чтобы вырваться из бродяжничества.
