Единственное число любви - Барыкова Мария

Мне стало стыдно. Между нами еще не произошло настоящей, естественной близости, а я, уже испытавшая оргазм и почти готовая ко второму, думала не о мужчине, который был со мною, а о каких-то неизвестных мне его женщинах.

— Я хочу тебя, — прошептала я навстречу его губам…

Сейчас, по прошествии трех месяцев, вспоминая этот день — когда я, никого не предупредив, бросила дежурство, — я думаю о том, что тогда поразило меня в Кирилле. И поражает до сих пор.

Идя к нему, я, взрослая женщина, конечно, представляла себе, чем может закончиться мой визит. Но я совершенно не представляла себе, как это произойдет. Я просто не знала, что так бывает.

Жадность, мужской эгоизм, нетерпение — все эти качества настолько не свойственны ему в постели, что, не зная других сторон его жизни, я бы, наверное, могла подумать, что он лишен их вовсе. Во время близости он возносит меня на такую заоблачную высоту, где плоть уже почти перестает быть плотью, превращаясь во что-то другое…

Однажды он сказал мне, что чисто физический секс с его жаждой новых тел и непременной борьбой, в которой каждый хочет победить, подчинив себе другого, уже не интересует его. В минуты самых страстных объятий он не давал мне терять ясности сознания, он помогал мне раскрыться духовно и, когда это удавалось, был действительно счастлив. Все это довольно трудно передать словами. Скажу только, что, спускаясь на землю, я почти не могла поверить в то, что я — это я.

Через месяц я уже привычно возвращалась с вечерних дежурств не домой, а в его квартиру. Я написала «привычно», но разве это слово уместно здесь? Разве можно привыкнуть к счастью?..

На работе я никому ничего не рассказывала, но тем не менее вся поликлиника знала, что у меня роман с пациентом. Ко мне вернулась давно утраченная способность радоваться новым вещам: я потратила кучу денег на тряпки и вынесла из своей квартиры ворохи хлама. Образ моего будущего ребенка, темноглазого, как Кирилл, теперь вставал передо мной даже во время приема больных, и за те секунды, на которые я прикрывала глаза, чтобы побыть с ним подольше, мое тело наполнялось желанием. Стараясь сосредоточиться, я поднималась из-за стола и, подходя к окну, смотрела на грязный снег и набухающие почки сирени под окном кабинета.

Я не представляла своей будущей жизни без Кирилла, но с ним мы об этом не говорили. А вообще, он был прекрасным понимающим собеседником, и я, не избалованная радостями общения, легко пересказала ему всю свою жизнь, в которой, как мне теперь казалось, до встречи с ним не было ничего интересного.

Я полагала, что у него, оператора художественного кино, знакомого со многими известными людьми и дружившего с ними, жизнь была совершенно иная. Но Кирилл рассказывал о ней неохотно, обычно переводя разговор на более отвлеченные вещи — например, литературу. После развода с Игорем чтение служило моей главной отрадой, и здесь у нас с Кириллом сразу же обнаружились общие привязанности.

Я уже знала, что когда-то он был женат. Отношений с бывшей женой он не поддерживал, но отзывался о ней тепло. Ревность к его прошлому часто посещала меня, однако я ревновала Кирилла не к бывшей жене, а к каким-то другим женщинам, о которых он не упоминал… Темные богемные страсти мерещились мне, время от времени лишая меня покоя.

Между прочим он упомянул, что в первую чеченскую войну хотел поехать в Чечню военным оператором и не находил себе места, когда по каким-то причинам это не удалось.

Сейчас Кирилл работал над игровым фильмом известного режиссера, но об этой работе тоже мне не рассказывал. То, что часть картины была снята в Вологде и что-то в этой части ужасно не устраивало Кирилла, я узнала только по обрывкам телефонных разговоров.

А телефон в его квартире мог зазвонить в любое время суток.

Однажды — было, наверное, часа два ночи — телефонный звонок прозвучал во время нашей близости. Кирилл протянул руку, только что ласкавшую мою грудь, к стоявшему возле постели аппарату, и я поразилась, как обычно прозвучало его «алло». Некоторое время он слушал, продолжая во мне томительные тягучие движения, а когда заговорил сам — слова были вроде: «я был уверен, ты поймешь это» — его спокойный тон настолько возмутил и… возбудил меня, что я, освободив свое лоно, соскользнула на пол и, сильным движением развернув тело Кирилла к себе, впилась губами в его тяжелое естество. Я страстно желала услышать дрожание его голоса, я должна была заставить его застонать, подчиниться мне, забыть обо всем на свете, кроме меня!.. Движения моих губ становились все сильнее и сильнее, я почти задыхалась, и — Кириллу пришлось-таки свернуть разговор…

Когда он положил трубку, я уже готова была растерзать его, но он резко отстранил меня, опустился на пол и, сильно стиснув мое тело руками, перевернул на живот. Он резко вошел в меня сзади, а через минуту невозможной боли я ощутила содрогания его плоти. Потом Кирилл вернул меня на кровать и вскоре, под легкими прикосновениями его пальцев, я стонала уже от собственного наслаждения…

А потом мы лежали рядом, и я, благодарно удивляясь тому, как много он уже знает про меня, про мое тело, все же ощутила: что-то было не так…

Повернувшись, я вгляделась в его лицо, и оно показалось мне далеким и отчужденным. Я испугалась.

— Что с тобой? — Я провела рукой по его густым темно-русым волосам, но Кирилл смотрел куда-то в угол комнаты. Прошло несколько долгих минут, прежде чем, сев на кровати и по-прежнему не глядя на меня, он выговорил:

— Ни при каких обстоятельствах я бы не стал… даже пытаться поработить тебя. Но, вступая со мной в борьбу, ты толкаешь меня именно к этому.

Резко поднявшись, я повернула к себе бесконечно дорогое лицо, но не прочла в его глазах ничего, кроме усталости. Слово «тоска» я побоялась произнести даже мысленно… Я, знавшая, что такое тоска.

— О какой борьбе ты говоришь?! Я помешала тебе говорить по телефону? Это было просто игрой, Кирилл! Я не могла и подумать, что это так неприятно тебе. И потом, ты, взрослый мужчина, должен понять, что не во всякий момент можно и нужно думать.

— Да, наверное… Но я уже говорил тебе, что все эти темные обморочные страсти — не для меня. — Знакомым жестом он приподнял левое плечо, и вся его фигура вдруг показалась мне настолько беззащитной, что к моим глазам подступили слезы.

— Какие темные страсти? — с трудом выговорила я. — Ты устал, Кирилл, и тебе мерещится неизвестно что. О чем ты вообще говоришь?

— Я говорю о свободе. О той свободе, которая необходима и мне, и тебе. Ни один из нас не может быть рабом другого. Как и рабом своих собственных страстей. — Он говорил, но я вслушивалась не в слова, а в интонацию, и она вновь наводила на мысль об усталости от чего-то, мне неизвестного. От прошлого, не оставившего его, несмотря на все мои старания…

— Давай все-таки отложим этот разговор до утра, — предложила я, но в ответ услышала:

— Утром я уезжаю.

— Уезжаешь? Куда? — Неприятный холодок зашевелился где-то глубоко внутри.

— Валерий, — я вспомнила, что так зовут режиссера, — наконец согласился, что Вологду надо переснять, и ему удалось получить на это деньги. И теперь я почти уверен: все будет так, как должно быть.

…А утром Кирилл варил кофе и одновременно собирал вещи в дорожную сумку. Я хотела помочь ему, но вскоре поняла, что это не нужно.

Попрощались мы наспех. Он даже приблизительно не знал, когда вернется.

Звонков из Вологды я ждала постоянно, непрерывно, но они были редкими и почему-то всегда заставали меня врасплох. И я не произносила своих давно приготовленных фраз, а только слушала голос Кирилла, который был живым, уверенным… Видимо, все шло так, как он хотел.

…В городе стояла жара. Проснувшись в первое воскресенье июня в залитой солнцем квартире, я вдруг ощутила вокруг себя совершенно невыносимую пустоту. Я заставила себя подняться с постели и стала заполнять ее хозяйственными хлопотами, но привычные мысли о возвращении Кирилла растворялись в душном воздухе, и легче не становилось. Тогда, решив дать им материальное подтверждение, я отправилась к нему.