Невеста из империи Зла (СИ) - Барякина Эльвира Валерьевна

Тот пожал плечами:

— Нормально. Сейчас же не зима.

Угостившись портвейном, народ окончательно раскрепостился, и к полуночи Алекса уже считали за дальнего родственника советских людей.

— Как тебе наш колхоз? — сыпались на него вопросы. — А что ты подумал, когда первый раз увидел Москву?

— А русские девушки тебе понравились? — осведомился первый институтский сердцеед Гена Воронов. — Правда ведь, они самые красивые в мире?

Алекс ответил не сразу:

— Красивые девушки везде есть. Трудно сказать, кто лучше.

Народ вокруг заулыбался. Понятное дело, кто же своих сдавать будет?

— Все говорят, что славянки самые симпатичные, — усмехнулся Воронов, допивая портвейн. — Русские, польки, чешки…

— Американки тоже красивые бывают.

— Ну кто, например? Анжела Дэвис? Она же страшная, как моя жизнь!

— Брук Шилдс, Сьюзан Сарандон, Мишель Пфайфер...

— А это кто такие?

— Актрисы! — назидательно произнес Миша.

Он терпеть не мог Воронова. Еще с первого курса между ними возникло скрытое соперничество: Миша пытался взять верх отличными оценками и общественным должностями, а Воронов — альпинизмом, развитой мускулатурой и любовными похождениями. И надо признаться, Мише далеко не всегда удавалось одержать победу.

— Наши девчонки лучше всего ведутся на жалость, — неторопливо рассказывал Воронов Алексу. — Наврешь им, что тебе в детстве не хватало игрушек и витаминов, и они уже твои.

Как всегда, он встревал в разговор, ничуть не сомневаясь, что его мнение всех интересует.

— Кому нужны мужики, которых жалко? — процедил сквозь зубы Миша. — Женщины любят социально активных.

Воронов обротил на него усталый взгляд:

— А тебе-то откуда знать? У тебя небось самое эротическое воспоминание — это когда ты сам себя «молнией» от штанов защемил.

Парни грохнули так, что слышно было на весь колхоз.

Миша сидел пунцовый, пристыженный и совершенно не знал, как ему реагировать. Уйти? Тогда покажешь всем, что реплика Воронова тебя задела. Остаться? Значит, дать понять, что о тебя можно вытирать ноги. И самое противное — Алекс тоже все слышал!

Несколько секунд Миша ожесточенно рылся в памяти, пытаясь вспомнить что-нибудь злое, хлесткое и остроумное, чтобы изничтожить Воронова на месте. Но в голове было пусто, как в студенческом холодильнике.

Все уже давно забыли о произошедшем и перешли к обсуждению радиолюбительства (у кого какая станция и кому что удалось передать в эфир), а Миша все еще сидел и переживал свой позор.

А Пряницкий тоже был хорош — вместо того, чтобы помочь другу в трудную минуту, он похвалялся тем, как у него на кухне хорошо ловится «Голос Америки».

— А ты слушаешь западные радиостанции? — спросил у Миши Алекс.

— Не слушал и никогда слушать не буду, — проворчал тот. — Они только помои на нашу страну льют.

— Откуда ты знаешь, что они льют, если никогда не слушал? — вновь съехидничал Воронов.

Окончательно на всех разобидевшись, Миша поднялся, делая вид, что ему надо отлучиться покурить. Впрочем, всем было все равно, куда и зачем он идет. Этим дуракам было гораздо интереснее с Вороновым и Алексом.

Выйдя на улицу, Миша достал из кармана пачку сигарет. Кругом было темно, из окон общежития доносились сдавленные смешки, в деревне лаяла одинокая собака.

Жизнь была как-то неправильно устроена. Миша уже не раз подмечал, что окружающие весьма неохотно признают в нем лидера.

«У меня не получается быть необыкновенным, — с тоской подумал он. — Для того, чтобы тебя уважали, нужно, чтобы тебе завидовали не по мелочи, а по крупному. Вон Жека может все достать, у Воронова получается общаться с женщинами, Алекс — вообще американец… А я кто? Я никто. Какой-то дохлый член факультетского комитета… И даже девушки меня не любят».

В подобные минуты самоуничижения Мише хотелось либо умереть, либо показать всем кузькину мать. Конечно же, он знал, что наступят времена, и он станет серьезным государственным деятелем, будет ездить на черной «Волге» и выступать на съездах…

«А Жека в тюрьму сядет, — тешился будущим отмщением Миша, — Воронов сифилис где-нибудь подхватит, а у остальных и вовсе не жизнь, а болото будет».

Над местью американцу он долго думал, но так и не смог изобрести надлежащее бедствие. Армия? Алекс и так свое отслужил. Проработка по комсомольской линии? У них в Америке в принципе нет никаких комсомолов. Арест за спекуляцию? Так спекуляция — это вообще основа их буржуйской экономики.

«Ну ничего, — успокоил себя Миша, — если все-таки выяснится, что он шпион, то мы его посадим. А если нет, то тогда… тогда он не будет жить при коммунизме!»

ГЛАВА 7. АГЕНТ ИМПЕРИАЛИЗМА

Никаноровна выделила под художественную мастерскую Красный уголок.

— Что тебе требуется для работы? — спросила она Алекса. — Тишина? Покой?

— Хорошая глина, — отозвался тот.

С хорошей глиной в колхозе была напряженка — в ближайших оврагах водилось только какое-то недоразумение.

— Сделай Ленину голову из папье-маше, — присоветовал Алексу Жека.

Но Миша тут же забраковал эту идею:

— А если дождь пойдет? Представляешь, если на глазах у комиссии голова раскиснет, а потом вообще отвалится?

— Ну, можно еще из пластилина… А сверху зубной пастой покрасить, чтобы было одного цвета с туловищем.

В конце концов посланный в город Гаврилыч привез поделочной глины и мешок алебастра, так что проблема с материалом была решена.

— Еще мне нужен образец, — сказал Алекс. — Я вашего Ленина плохо в лицо знаю.

По распоряжению Никаноровны в Красный уголок перетащили все имеющиеся в наличии почетные грамоты, знамена и юбилейные рубли.

— Справишься? — с надеждой спросила она Алекса.

— Постараюсь.

— Постарайся, миленький, постарайся… А то ведь мне тоже голову открутят.

В обмен на восстановление утраченных ценностей Алекс получил право общаться с колхозниками. Более того, Никаноровна распорядилась, чтобы школьники провели для него пару опросов и показали ему свои песенники и дневники друзей.

Фольклорная коллекция Алекса быстро пополнялась. По сути, он учил язык заново: как оказалось, ни рафинированная бабушка, ни авторы учебников понятия не имели о том, как правильно выражаться по-русски. Чего стоили одни проклятия, посылаемые Гаврилычем в адрес продавщицы тети Дуни!

«Потомки наверняка оценят мои труды и назовут в мою честь какой-нибудь славный корабль в составе Тихоокеанского флота», — думал Алекс.

Кстати, Гаврилыч после случая с памятником воспылал к нему бурной любовью.

— Я теперь твой должник, — говорил он и беспрестанно пил за здоровье Алекса все, что горит.

В ход шел «Тройной одеколон», политура и даже жидкость для полоскания зубов, неосторожно оставленная Алексом на умывальнике.

— Хорошая у тебя самогонка, — нахваливал Гаврилыч своего благодетеля. — Больше нету? Сам выпил, да? Ну ничего, мы с тобой можем к бабке Нюре съездить. Она такой первач гонит — о-о! А песни поет лучше всякого радиоприемника. Если что, ты мне свистни: мне собраться — только подпоясаться.

И все бы было хорошо, но только планы Алекса насчет Марики не спешили воплощаться в жизнь.

Поначалу он все ждал от нее какого-то знака. Ведь тогда, после случая с памятником, он явно произвел на нее впечатление. Этот взгляд, это смущение, эти осторожные слова — все свидетельствовало о том, что у него есть шансы на быструю победу.

Однако время шло и ничего не менялось.

Они встречались на посиделках у общего костра или на крыльце общежития, иногда говорили на какие-то незначительные темы, но Марика еще ни разу не дала ему шанса на что-то большее. Можно было подумать, что она вообще избегает его.

«Может, у нее все-таки есть парень? — в растерянности думал Алекс. — Или она лесбиянка?»

Порасспрашивать ее однокурсников он стеснялся: проявлять внимание к женщине, которая тебя не хочет, было несолидно.