Реньери Андретти (ЛП) - Хантингтон Паркер С.

Он закрыл дверь.

— Парк Райлафакс.

Таксист смотрел на меня так, будто Ренье только что похитил меня, его глаза просили меня моргнуть три раза, если я в опасности, и два раза, если я в порядке. И я не была в порядке. Вообще.

В метро мое хрупкое сердце забилось чаще.

Когда Ренье смахнул соус с моих губ у Рокки и слизал его с его пальца, я пересмотрела свою позицию по поводу того, чтобы спать с ним.

Когда он накормил меня чуррос на озере, я была на грани того, чтобы спросить его, может ли он накормить меня чем-то другим. Чем-нибудь к югу от границы.

Когда он вручил мне водный пистолет и выстрелил струей воды в облаченного в гидрокостюм туриста с крыши, мне захотелось, чтобы нам снова было двенадцать, чтобы мы устроили водные бои в парке, где позже мы разделили мой первый поцелуй.

Когда в ресторане с тако он сделал для нас заказ на, как я полагала, беглом японском языке, а глаза симпатичной официантки заинтересованно блеснули, мне захотелось схватить Ренье за рубашку, притянуть к себе и впиться в его губы самым большим поцелуем, как пес, переполненный тестостероном, в территориальном соревновании по мочеиспусканию.

А когда мы набрали монет из фонтана в его отеле и он научил меня обратным карманным действиям, я впервые с момента разрыва нашей дружбы почувствовала себя свободной и воодушевленной.

Итак, все ли со мной было в порядке?

Нет.

Но я все равно дважды моргнула.

Парк Райлафакс был холмистым парком, примыкающим к аэропорту, и, насколько я могла судить, необычайно шумным местом, чтобы завершить лучшее свидание в моей жизни. Черт, я даже не была уверена, было ли это свиданием, но никакое другое название не подходило.

— Что ты делаешь?

Ренье открыл замок в закрытом парке — разумеется, у него был ключ — и повел нас в сторону парка, где стоял ряд шкафчиков.

— Мы с Николайо давно оставили здесь одеяла и фонарики, но я не уверен, что они еще здесь. — Он окинул взглядом ряд и остановился на шкафчике слева от центра. — Вот.

Когда он ввел комбинацию и замок открылся, по его лицу расплылась искренняя улыбка. Он протянул мне одеяло, перекинул другое через плечо, взял длинный фонарик и снова запер шкафчик.

— Это был мой день рождения?

На смену его улыбке пришла лукавая ухмылка.

— Может быть. — В такси он упомянул, что приезжал сюда в старших классах. Но это было уже после того, как он завязал со мной дружбу, и все же он сделал комбинацию на шкафчике в день моего рождения? — Это легко запомнить.

Верно.

18 июля 1992 года.

07-18-92.

Не как 11-11-11.

Я вскинула бровь.

— Что мы делаем в темном парке одни ночью? — Здесь не было ни одного фонарного столба.

Он включил фонарик и повел меня к центру парка.

— Сейчас увидишь. — Было уже поздно, но он кричал, чтобы его услышали в пустом парке, и звук двигателей самолетов прерывал каждый слог.

Я взяла его за руку, потому что, несмотря на свою непомерную гордость, мне не хотелось глупо спотыкаться в темноте. Когда мы достигли центра самого высокого холма в парке, он расправил свое одеяло на земле, взял то, что было у меня в руке, и жестом предложил мне лечь.

Он растянулся рядом со мной, так что мы лежали плечом к плечу, наши полные тела были наклонены холмом и прижаты к мягкому, плюшевому одеялу. Он накрыл нас другим одеялом, более толстым, несмотря на флоридскую жару. Я наклонилась вперед, чтобы сесть, но он протянул руку, загораживая меня, и я осталась лежать на траве, покрытой одеялом.

Я повернула голову к нему лицом, прижавшись спиной к земле.

— Что?

Он встретил мой взгляд, в его глазах плескалось предвкушение.

— Подожди.

— Подождать чего…

— Кричи.

Не прошло и секунды, как он издал крик, испугавший меня, а когда в нескольких футах над нами пролетел чертов самолет, мой крик стал громче его.

Как только он пролетел, мои волосы дико взметнулись, а глаза остекленели от восторга.

— Что это, черт возьми, было? — Я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить колотящееся сердце. — А еще будет?"

— Скоро вылетит много рейсов "красных глаз", так что да.

Он взял меня за руку, и я позволила ему, переплетя наши пальцы таким образом, что позже я буду разбирать детали. Этот момент был слишком необычным, чтобы испортить его нашей запятнанной историей.

Он сжал мою руку.

— Оставайся прижатой к земле, хорошо?

Я кивнула.

— Это было… — Я потеряла дар речи.

— Я знаю. Я чувствовал то же самое в свой первый раз. Технически он закрыт для публики из соображений безопасности, но я купил Райлафакс, как только мне исполнилось восемнадцать.

Я поборола желание покачать головой. Мне не следовало удивляться. У меня было непреодолимое желание построить дом на краю парка и приходить на этот холм каждый день до конца жизни, а он владел этим местом.

По меньшей мере, сорок самолетов взлетели и пролетели прямо над нашими лицами, прежде чем перестали появляться. Я никогда не чувствовала себя выше, чем в этот момент, лежа рядом с Ренье под парящими самолетами. Никакие наркотики, алкоголь или вещества не могли заменить разделения новых ощущений с любимым человеком.

А я его любила.

Последние двадцать четыре часа напомнили мне, почему я любила Ренье, когда они должны были напомнить мне, почему я не должна была этого делать.

Он повернулся ко мне лицом, и все было точно так же, как в ту ночь на спортивной площадке в джунглях: мы оба лежали бок о бок. Как и тогда, его дыхание коснулось моих губ, и он спросил:

— Можно я тебя поцелую?

И хотя я говорила серьезно, я насмешливо ответила:

— Я заслуживаю большего.

И я заслужила.

Я заслужила правду.

Ностальгическая улыбка приподняла его губы, полная сожаления, раскаяния и нежности.

— Да, заслуживаешь. Ты заслуживаешь всего.

Он прильнул своими губами к моим, прижимая их к себе так, словно мог одним поцелуем вытеснить из наших душ одиннадцать лет ненависти. Я ответила на него, сердце забилось в горле, и я просунула язык в его рот, нуждаясь в том, чтобы быть ближе к нему.

Дежавю пронеслось по моей плоти, и удовольствие пропитало все мои рецепторы, но, в отличие от нашего первого поцелуя, это не было PG-13. Он погладил мой язык своим и притянул меня к себе, так что я оказалась на его теле. Я была высокой, но он был еще выше, и то, как мы прилегали друг к другу, убаюкивало меня, как горячая ванна после долгого дня.

Его дыхание все еще имело вкус апельсиновых конфет "Тик-Так", и мы все еще лежали под звездами влажной флоридской ночи. И это все еще были мы, и у меня все еще кружилась голова. Но вместо дождя на нас обрушилась всепоглощающая, длившаяся десятилетиями похоть.

Я прижалась к нему всем телом, стонала ему в рот, когда мой клитор встретился с его эрекцией сквозь одежду. Он перевернул меня на спину, нависнув надо мной, и прижался ко мне, словно трахал меня, несмотря на свои тонкие треники и мои еще более тонкие штаны для йоги.

Я оторвала свои губы от его губ и провела ими по его челюсти до шеи. Его адамово яблоко покачивалось, когда я провела по нему языком, а затем зубами. Стянув штаны с его упругой попки, я просунула руки в трусы-боксеры и обхватила пальцами его гладкий член.

— Блядь, — прошептал он.

Он схватил мои руки и закинул их обе мне за голову, зажав их одной из своих больших ладоней. Другой он спустил мои штаны и трусики до колен, и я оказалась перед ним обнаженной.

Когда он просунул палец в мою киску, он так легко скользнул внутрь, и я покраснела, радуясь, что он не видит цвет моих щек в темноте ночи. Зубами он потянул мою рубашку вниз, и его губы обхватили мой сосок, посасывая его через лифчик.

Он вогнал в меня еще два пальца, и я опустилась на них, пылко оседлав его большие пальцы, стон вырывался из моих губ каждый раз, когда его ладонь касалась моего клитора. Когда он согнул пальцы, я кончила, выкрикивая его имя громче, чем кричала всю ночь.