На зависть Идолам (ЛП) - Станич К.М.

Папа что-то бормочет себе под нос и исчезает в обеденной зоне, чтобы заказать рутбир Флоат (прим. — напиток в виде мороженого с добавлением корневого (безалкогольного) пива). Он пытается оставить меня наедине с моими друзьями, что я ценю, но время от времени его взгляд скользит в нашу сторону.

— Выиграй для Бёрберри в этом году, хорошо? — я говорю это, потому что как только я отомстила и вычеркнула его имя из своего списка, с меня хватило. Нет смысла бить мёртвую лошадь, и я верю, что Зак усвоил урок, который он никогда не забудет. Я мстила не для того, чтобы злорадствовать по этому поводу или валяться в крови своих врагов, как это могла бы сделать Харпер. И теперь, когда всё кончено — во всяком случае, с этими парнями, — я готова вступить на путь прощения.

Спросите любого: прощение — гораздо более трудный путь, чем месть.

Это я знаю наверняка, потому что через несколько секунд дверь открывается и входит Дженнифер со связкой воздушных шариков в руке.

Моё сердце превращается в лёд, проваливается в желудок и разлетается на осколки.

Меня тошнит.

— Привет… — начинает Миранда, выглядя совершенно неуверенно. Но потом она оглядывается на меня, видит моё лицо и понимает: это моя мать. Она тоже знает все истории об измене, об остановке и о сестре, которую я никогда не встречала.

— Марни, — начинает Дженнифер, направляясь к нам в вечернем платье, почти таком же модном и пышном, как моё собственное. — Я тебе кое-что принесла. — Она лавирует между моими друзьями, не обращая на них внимания. То есть до тех пор, пока она не увидит Виндзора Йорка. — О. О мой Бог. Ваше величество. — Она выпаливает эти слова, и моё лицо становится свекольно-красным. Моя кожа, наверное, раскалена до предела.

Дженнифер поворачивается ко мне с выражением неподдельного ликования на лице, как будто то, что я дружу с британской королевской семьёй, каким-то образом отражается на ней положительным образом. Честно говоря, я никогда в жизни ни с кем не чувствовала себя такой чужой, как с Дженнифер. Она незнакомка в самом худшем смысле этого слова. Я имею в виду, что она моя мать, одна из людей в этом мире, которые должны быть мне ближе, чем кто-либо другой, и всё же она так же далека от меня, как случайная женщина с улицы.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, когда папа выходит из-за края стеклянной стены и удивлённо смотрит на неё. По выражению его лица я могу сказать, что он тоже её не приглашал. Он бы не поступил так со мной, не спросив.

— Ну, в разговоре с твоим отцом мимоходом всплыло, что ты могла бы быть сегодня здесь… — Дженнифер замолкает, её светлые волосы уложены на макушке, как у принцессы, и украшены блестящими серебряными нитями и крошечными жемчужными бусинками.

— Я не приглашал тебя, Дженн, — говорит Чарли, на его лице странная смесь сочувствия и разочарования.

Я чувствую себя так странно, переживая этот момент с Идолами по одну сторону от меня, Заком и Виндзором по другую, а мои новые друзья выстроились веером позади моей матери с соответствующими выражениями сочувствия.

— Я просто пришла подарить своей малышке несколько воздушных шариков, — говорит Дженнифер, передавая подпрыгивающий свёрток. Её взгляд скользит мимо меня и останавливается на Зейде. Её накрашенный красным рот приоткрывается от удивления. — Ты сын Билли Кайзера, да?

— Единственный и неповторимый, — отвечает Зейд, но в его голосе звучит лёгкое раздражение. Когда я снова смотрю на него, то вижу, что он изучает моё настроение. Он тоже знает, каково это — иметь отсутствующего родителя.

— Ты определённо хорошо справилась в академии, все эти милые друзья, — говорит Дженнифер, слегка задыхаясь, когда её голубые глаза окидывают Тристана и Крида, прежде чем снова повернуться ко мне. — Который из них твой парень?

«Прощение — это добродетель», — говорю я себе, глядя в лицо своей матери. Я пытаюсь заставить себя улыбнуться, но мои губы остаются неподвижными. Всё, о чём я могу думать, — это сидеть под дождём, плакать, смотреть, как машины въезжают на стоянку и выезжают с неё, пока я прячусь под толстыми ветвями дерева.

Дженнифер оставила меня на остановке парковки для отдыха, потому что её новому парню не понравилось, что я плачу.

— Я ещё не решила. — Слова вылетают вот так просто, плоско и незаинтересованно. Почти скучно. Дженнифер пристально смотрит на меня, и я смотрю в ответ. — Может быть, я выберу их всех? — она смеётся, немного нервно, но смех получается негромким, и в комнате воцаряется полная тишина. — Спасибо за воздушные шарики. — Миранда подкрадывается ближе, как будто чувствует, что мне нужна поддержка, и я протягиваю ей наполненный гелием букет. — Выпей рутбира или ещё чего-нибудь и останься ненадолго.

Я отворачиваюсь, моё лицо пылает, руки трясутся, и в конце концов я смотрю прямо на Тристана.

Он смотрит на меня, как будто сбит с толку и не знает, что со мной делать.

— Это та часть, где ты поздравляешь меня с днём рождения, — шепчу я, и что-то в его жёстком выражении лица слегка смягчается.

— С днём рождения. Я знаю, каково это — иметь дерьмовых родителей; не позволяй им омрачать твой праздник.

— Прошу прощения, молодой человек, — говорит Дженнифер, но я улыбаюсь и игнорирую её. Я слышу, как Чарли что-то бормочет, увлекая её в сторону столовой.

Тристан лезет в карман и снова достаёт то чёртово ожерелье. То самое грёбаное ожерелье. Он вопросительно поднимает его, и я поворачиваюсь, позволяя ему накинуть его мне на шею. Когда он наклоняется, его губы касаются моего уха, и я вздрагиваю.

— Я правда имел в виду то, что сказал, когда просматривал те открытки: твоя была единственной, которую я не возненавидел. — Он застёгивает застёжку и отпускает меня, отступая назад, когда я протягиваю руку, чтобы поиграть с махровыми розами. Путешествие этого ожерелья напоминает мне о моих отношениях с Тристаном, об этих странных метаниях туда-сюда, от которых у меня пересыхает во рту и болит грудь. Когда я смотрю на него, я тоскую.

Тоскую.

Я только что сказала «тоскую».

Прежде чем я успеваю хорошенько подумать об этом, я поворачиваюсь к Зейду, игнорируя устремлённый на меня янтарный взгляд Лиззи. Часть меня задаётся вопросом, не стоит ли мне ещё раз вернуть ожерелье, отдать Тристана в объятия Лиззи. Кажется, она действительно заинтересована в нём…

— Я сумел одурачить тебя подарив серьги раньше времени? — спрашивает Зейд, улыбаясь мне и скручивая свои теперь уже ярко-красные волосы в маленькие, покрытые гелем колючки. Цвет такой яркий и безумный, но ему идёт. Чёрт возьми, я не уверена, что в мире есть цвет, который бы ему не подошёл.

— О, я была так одурачена, — говорю я, тоже обнимая его. То, что он заставляет меня чувствовать, то, что они все заставляют меня чувствовать… Третий год в Академии Бёрберри обещает быть гормональным бардаком. Я уже знаю это. Зейд обнимает меня долго, дольше, чем сделало бы большинство друзей, и Миранда грубо откашливается рядом с нами.

Мы расходимся, и мои глаза немедленно встречаются с ледяными голубыми глазами Крида.

— Марни. — Он и выглядит, и звучит немного… раздражённо. — Счастливого семнадцатилетия.

«Я начал думать о тебе… как о своей».

Я облизываю внезапно пересохшие губы и пытаюсь решить, стоит ли мне обнять его. Я не обнимала Тристана, но я обняла всех остальных. Крид и я просто смотрим друг на друга. Наконец, поскольку я просто не могу вынести этого чёртова напряжения, я обнимаю его и крепко сжимаю в объятиях. Я отпускаю его прежде, чем у него появляется шанс вернуть жест, и обнаруживаю, что его обычно прикрытые сонные глаза расширились до размеров синих блюдец.

— Давайте начнём веселье и игры! — выдыхаю я слишком бодро, чтобы кто-то мог мне поверить, а затем чуть не ломаю лодыжку, спускаясь по ступенькам. Зак успокаивает меня, положив большую тёплую руку мне на плечо, и мы все расходимся веером на скамейке запасных, пока Миранда и Эндрю называют каждого по имени. Один из сотрудников подходит принять наши заказы на напитки, и в итоге я получаю шоколадный молочный коктейль, покрытый радужной глазурью, и слишком много вишни мараскино.