Джоэль Данн - Синдром Фауста
Я поморщился.
– Наконец-то, Руди! Ты – такой молодец!.. – воскликнула она.
Она постояла секунду молча, скользя взглядом по палате, словно чтобы убедиться, что все страшное уже позади. Потом, шумно вздохнув и довольная собой, радостно всплеснула руками:
– Прямо не верю своим глазам! Какое счастье!
Она чмокнула меня и тут же опять слегка отстранилась.
На меня это подействовало как удар тока. Мне чуть не до слез стало вдруг обидно за самого себя. Я через полгода вернулся с того света, а она – вместо невыплаканных еще слез сострадания – встречает меня радостной улыбкой? И тогда мой помолодевший двойник из ночных грез, вызывающе ухмыльнувшись, вдруг неслышно шепнул:
– У тебя все впереди! На фига тебе прошлое?!
Оно и вправду было мне не нужно. Я не хотел возвращаться в ту пустую и холодную действительность, в которой жил раньше.
А тут еще заныло в памяти то ощущение стыда и отчаяния, в которые я окунулся в ночь перед похоронами Розы. От горя и угрызений совести я тогда никак не мог заснуть: они давили на меня неподъемным грузом. Мне так хотелось во что бы то ни стало хоть ненадолго забыться, ощутить женскую, почти материнскую нежность, почувствовать себя любимым, выплакать свое невосполнимое сиротство. Я так нуждался в теплоте и близости! Но жена решительно отвела мою руку и колко меня упрекнула.
На мгновение у меня мелькнуло желание грубо схватить ее, встряхнуть и, раздвинув ноги, показать, что так с мужчиной не обращаются. Но Абби была не только моей женой, но и матерью двух моих детей. А, кроме того, если ты за три с лишним десятка лет совместной жизни ни разу не позволил себе ничего подобного, то начинать все заново в таком возрасте поздно. Я повернулся к ней спиной и, сделав вид, что это – случайно, довольно больно толкнул ее боком. В паху у меня ломило…
Условность – младшая сестра лицемерия. Хотя Абби и надела траур, смерть Розы тронула ее не больше, чем тиканье часов в кухне. Но что еще хуже, – она бестактно поставила меня на место, ткнув носом в собственную бессердечность: скорбь и секс?
А кто из нас, собственно, был более бессердечен?..
Прошлое мгновенно отслоилось, едва Абби как ни в чем не бывало произнесла более мягким, даже проникновенным тоном:
– Я так этого ждала. Ты даже представить себе не можешь. Теперь мы вернемся домой, и все пойдет по-прежнему. Как всегда…
Это был непонятный порыв: дав Абби наклониться над собой, я игриво пролез рукой под ее платье. Смешавшись, она смущенно хихикнула, но тут же придала своему тону привычную дозу здравомыслия:
– Ты опять за свои шуточки?! Совсем сума сошел?! Здесь?..
Она слегка кривила душой: мои шуточки далеко не всегда были такими дерзкими и ни к чему особенному не приводили. Но теперь, через полгода после аварии, Руди сильно изменился. Максимум, что я позволил бы себе раньше, – разозлившись от нахлынувшего раздражения и неловкости, демонстративно убрать руку. Буркнул бы что-то нелестное и замкнулся. А сейчас ее реакция меня даже не колыхнула.
– Абби, – с развязной медлительностью освободил я ее талию от своей руки, – может, скажешь, что за все эти полгода ты ни разу не захотела? Занималась сама собой? Или, может, трахнулась на стороне?
Она изменилась в лице. Оно стало серым и тяжелым.
– Руди, – зло отчеканила моя жена. – Есть вещи, которые в твоем возрасте…
– А что, разве когда-нибудь у нас с тобой был другой возраст?
Мелькнувшую в ее взгляде злость сменило беспокойство. Я сбил Абби с толку, и она не знала, как поступить. Ведь я все же – болен, а больному позволяется то, чего нельзя делать здоровому.
Секс всегда был для Абби не то чтобы чем-то запретным, но в определенных дозах и ситуациях не очень, скажем, допустимым.
– Ты же не набрасываешься на еду, если голоден, – оправдываясь, сказала она. – Ешь вилкой, не хрюкаешь, не чавкаешь, чтобы другому не было противно.
Но на этот раз ее нотация меня только позабавила, и я ухмыльнулся:
– Не знаю, что хуже, – парировал я, – чавкать и хрюкать или манерничать и изображать фригидную матрону позапрошлого века!
– В тебе говорят манеры бухарестского кабаре, – не сдержалась она.
– А в тебе – гены твоего дедули и целого поколения прусских чиновников!
Незадолго до прихода к власти Гитлера ее родители сбежали из Германии в Америку. Здесь они открыли маленькую пекарню.
Для секса у Абби существовал целый кодекс правил хорошего тона. Во-первых, не дай бог, нельзя им заниматься при свете. Во-вторых, – менять привычные несколько поз: это безнравственно. В-третьих, – слишком шуметь и называть вещи своими именами. В-четвертых, – говорить о нем, не только с другими, но и между собой. В-пятых… Надоело перечислять…
Праздник Абби превращала в будни, деликатес – в дежурное блюдо, а чувство – в калечащий обрыдлыми кандалами долг. Но сейчас мне было на все это наплевать. Она это поняла и смотрела на меня одновременно с осуждением и тревогой. Я становился для нее загадкой. «Что это с ним такое случилось?» – читал я в ее глазах. Но помогать ей не хотел и не стал.
– Мне очень жаль, – зевнул я, – но за эти полгода что-то во мне изменилось.
– Да, – сказала она севшим голосом, – тебя не узнать. Ты стал вульгарен и нетерпим.
– Поговори с Чарли, и он тебе все объяснит. Как врач, он понимает во всем, что произошло, больше меня.
– Не к чему мне к нему обращаться! – отрезала она. – Вернемся домой, и все войдет в свою колею.
– Не войдет, – помахал я предупредительно пальцем. – Мне осталось не так много времени, и я, к твоему сведению, не собираюсь вести прежний образ жизни. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя.
Она нахмурилась: глаза ее покрылись металлической пленкой сдержанного гнева.
– Что ты несешь? – вырвалось у нее.
– Лишь то, что отношения у нас теперь будут совсем другими.
– Это что, из-за дня рождения? – повысила она голос. – Или из-за Чарли?.. И эта после всего, что я для тебя сделала? Поставила на ноги? Заботилась о тебе, как о ребенке? Была тебе женой и нянькой? Растила твоих детей?..
Ее понесло, но мне было все равно:
– Абби, – сказал я, – ты можешь упрекать меня до послезавтра, мне это до фени. И пойми, наконец: это ничего не изменит…
АББИ
Домой я вернулась подавленная и растерянная. Руди, которого я увидела в больнице, ничем не напоминал того, которого я знала тридцать два года. Дерзкая улыбка на помолодевшем лице, ощупывающие глаза, уверенные интонации голоса. Но он изменился не только внешне: непостижимая перемена произошла и в его манере поведения. Он стал жестче, капризней, эгоистичней.
Что бы я ни делала в тот вечер, я думала лишь об одном: что послужило причиной этого внезапного отчуждения? Мне казалось, я ощущаю на себе его критически оценивающий взгляд, чувствую прикосновение грубой и даже требовательной руки. Я копалась в себе, пытаясь найти, где та невольная, но роковая ошибка, которую я могла допустить, и беспомощно тыкалась в случайные, давно забытые темные углы памяти. Но они ни о чем мне не говорили. Стычки и ссоры бывают в любой, даже самой счастливой семье. А что касается остального – я была ему верной и готовой разделить с ним любые заботы женой.
