Фэй Уэлдон - Сын президента
— Джимми Картер тоже когда-то казался смешным, — сказал Хомер. — Мелкий продажный политикан. И киноактер Рональд Рейган многим казался шуткой. А кончилось тем, что обоих их пришлось принять всерьез. Пиппа Ди в качестве первой Леди многих приведет в восторг. Джеки Кеннеди принесла в Белый дом французскую кухню, Пиппа Ди, возможно, принесет теннисные корты и плавательные бассейны. Айвела ждет победа.
«Человечеству угрожает опасность, — говорил Дэндридж Айвел, — которую оно не в состоянии понять. Наш долг пробудить сердце и воображение Америки, чтобы она осознала, в чем заключается эта опасность, и отказалась от мысли уничтожать других, чтобы не быть уничтоженной самой. Первое, что нам грозит, — это смотреть на себя, как на Господствующую Расу; мы должны наконец понять, что мы прежде всего люди, а уж потом — американцы».
— Кусок для европейского рынка, — сказал Хомер. — Дома, в Америке, они вырежут его.
— Ты — циник, — ко всеобщему удивлению, сказал Лоренс. Это он-то, кого все считали скептиком.
«Нет сомнения, — теперь уже говорил комментатор, — что Дэндридж Айвел, сенатор от Мэриленда, рано осиротевший сын лавочника из маленького городка, благодаря настойчивости, энергии, обаянию — некоторые даже добавляют: честности, — достигший вершины политического древа, обладает «искрой Божией» и является самым популярным претендентом в гонках на пост президента. Он выглядит и воспринимается нами, как свежая кровь, более того — молодая кровь. Если ему удастся в ближайшие месяцы «организовать» свой номер и приготовить по собственному рецепту коктейль из высоконравственности Западного побережья, осмотрительности Восточного и респектабельности ортодоксальных Южных штатов так, чтобы все ингредиенты легко слились друг с другом, если он по-прежнему никому не наступит на мозоль и будет всем по вкусу, и при этом не потеряет нашего доверия, то, думаю, мы сможем прямо сказать: наконец-то у нас есть тот, кого ждет вся Америка. Объединяющий фактор. Дэндридж Айвел».
Дэнди повернулся лицом к камере. Улыбнулся. Казалось, он понимает зрителей, разделяет их чувства. «Мы с вами, — казалось, говорил он, — знали тяжелые времена. Но мы не дадим им нас ожесточить; они должны закалить нас, сделать прочными и гибкими, как сталь». «Надо забыть прошлое, — сказал Дэнди Изабел и миллионам других. — Завтра — новый день». Лоренс выключил телевизор.
— Слава тебе, Господи, — сказала Майя, извиняясь перед гостями. — Боюсь, когда дело касается новостей, Лоренс ненасытен.
— Бессмысленно делать вид, будто внешнего мира не существует. Кто остережен, тот вооружен. И, должен сказать, Дэндридж Айвел — лучшие новости, которые мы получали из США за многие годы. Ты, кажется, брала у него интервью, Изабел, когда только приехала в Лондон?
На обед подали беф-Веллингтон и картофельный салат. Холодные закуски были лично принесены бывшей любовницей Лоренса Элен, работавшей в кулинарии на Хаверсток-хилл. Еда лежала в белых коробках, туго перевязанных красной лентой. Французский стиль. Элен тяжело переживала слепоту Майи, чувствуя себя до некоторой степени виноватой, ведь ссора, которая привела рыдающую Майю на улицу, под колеса машины, произошла в основном из-за легкомысленных интрижек Лоренса, в том числе с Элен. Саму Майю никак нельзя было назвать легкомысленной, именно глубина ее чувств, часто замечал Хомер, и заставила Лоренса прыгать в чужие постели, в поисках не столько удовольствия, сколько легкости отношений. Но теперь слепота Майи, так сказать, узаконила глубину ее чувств — слепым разрешается быть серьезными, — и Лоренс стал предан ей душой и телом, а Элен, угнетенная отказом Лоренса видеться с ней и чувством ответственности за несчастье, случившееся с Майей, каждую среду вечером тащилась на гору с жертвоприношениями в виде копченой лососины, итальянской колбасы, беф-Веллингтона и прочих вещей, которые не рассыпаются по тарелке и их легко есть. Элен заботливо и придирчиво отбирала их.
— Предполагалось, что я возьму у него интервью, — поправила Изабел. — Тысячу лет назад, когда он был сенатором, членом комиссии по расследованию коррупции. Я считалась международным корреспондентом. Смешно. Мне даже заказали билет на «Конкорд», но я опоздала к отлету, и меня выгнали из газеты. Я не распространялась об этом. При таких обстоятельствах лучше помалкивать.
Изабел знала: чтобы тебе поверили, ложь должна быть как можно ближе к правде. По крайней мере часть твоей выдумки будет звучать правдиво.
— Возможно, Пиппа Ди появится в твоей программе, — сказал Лоренс. — Персона номер два.
— Не думаю, — сказала Изабел. — Элфик держится как можно дальше от политики.
— По-моему, ваша программа — просто бессмысленная трата сил, не говоря уже об обмане восприимчивой и податливой аудитории, — сказал Хомер. Он не любил Элфика. — К тому же, добиться того, что он хочет, невозможно. В наши дни даже личная жизнь — политика.
— Элфик добивается, — возразила Изабел. — И кто я такая, чтобы спорить с Элфиком? Он — мой хлеб насущный, мое будущее и мой профит.
— А я-то думал, что это относится ко мне, — сказал Хомер, и все рассмеялись.
— Моральные принципы отложим на потом, — сказала Изабел, — когда сможем себе их позволить. За Дэнди Айвела и Пиппу Ди!
На следующий день Изабел и Хомер повели Джейсона к доктору Грегори. Его дом находился в более зеленой части Сент-Джон-вуда. Доктор Грегори оказался высоким человеком со смуглой, жесткой кожей; лицом он напоминал орла и одновременно сову. У него были мягкие манеры. Он внушал доверие. Говорил он медленно, словно все время на свете было в его распоряжении. Изабел, привыкшую к быстрой речи и еще более быстрому ходу мыслей своих коллег, это смущало. Она чувствовала себя подсудимой; он — судья, который доискивается конечных истин, а не тех преходящих, которые были ей знакомы.
— Полагаю, он действительно судит тебя, — сказал Хомер. — И меня. Житейская мудрость гласит, что в неприятностях с детьми всегда виноваты родители.
Доктор Грегори побеседовал с ними троими вместе, затем отдельно с Джейсоном, после него — с Хомером и, наконец, — с Изабел.
— Что он тебе сказал? — спросила Изабел сына.
— Ничего.
— Тогда что ты там делал?
— Ничего.
Джейсон казался очень довольным своим секретом, в чем бы он ни заключался. Изабел почувствовала, что он внезапно вырос, что он удаляется от нее; там, где раньше была расщелина, теперь зияла пропасть. Ее дитя уходило от нее, его вырвали из ее рук; она тянулась к нему, но он равнодушно повернулся спиной. Его жизнь только начиналась. Какое значение имела ее жизнь.
