Даниэлла Вуд - Пугалки для барышень. Не для хороших девочек
На самом деле я только недавно простила их по-настоящему. И за это надо благодарить мамино увлечение коллажами. С ножницами в руках она взялась за мои детские фотографии, а потом подарила мне на день рождения их обновленное собрание. Может быть, это новая аранжировка заставила меня посмотреть на фотографии моих крестин по-другому. А может, просто прошло время, которое, как известно, лечит.
Как бы там ни было, теперь эти фотографии вызывали у меня только любопытство. «Какое из преступлений, свершенных моими родителями в день моих крестин, следует считать наиболее непростительным? — думала я. — То, что они выбрали Ларри Требилкока на роль моего крестного, или то, что они нарядились по этому случаю именно в такие костюмы?»
Возможно, пришло мне в голову, каждая из этих ошибок объяснима только с учетом другой. Ведь если ты можешь позволить себе явиться на крестины собственной дочурки в приталенном пурпурном пиджаке и психоделическом черно-бордовом галстуке, да еще отрастив бороду, но при этом сбрив усы, каковое сочетание известно как стиль эмиш[7] или а-ля Авраам Линкольн, нет сомнений в том, что и друзей ты себе выберешь сомнительных.
И если ты считаешь, что пурпурное платье из крепа с белым воланом вдоль нижней кромки корсажа придает тебе особую привлекательность, это говорит о том, что ты в состоянии вообразить, будто Ларри Требилкок — как раз такой порядочный парень, на которого можно возложить ответственность за духовное воспитание твоего ребенка. Когда-то бороды в стиле эмиш считались очень модными. Следовательно, Ларри мог в то время показаться хорошим кандидатом в крестные отцы единственной дочери. В конце концов, мода изменчива.
Красота
Гардероб
В тот день, когда Жюстина переехала жить к Генри, он отодвинул одежду в своем гардеробе в сторону, чтобы освободить место для ее вещей. При закрытых дверях дубовый гардероб производил впечатление старинного, но внутри находился новомодный лабиринт из полок и отделений. И все они были забиты одеждой, которая, как показалось Жюстине, была прямо-таки пропитана запахом качества. Там были джемперы: черный, кремовый, цвета карамели и цвета тянучки, одни из нежнейшего кашемира, другие плотной вязки из длинной шерсти мериноса. Там висели пиджаки из мягкой замши и кожи и шерстяное зимнее пальто, подбитое по-медвежьи густым черным мехом. Даже вешалки из темного полированного дерева выглядели дорогими.
Жюстина взяла с собой только самые красивые и самые любимые свои вещи, но даже они выглядели дешевкой рядом с одеждой Генри. Свитеры с примесью синтетики покрылись катышками, хлопковая материя на платьях местами протерлась. Она впервые обратила внимание на неровную линию подолов и разошедшиеся от плохой обработки швы.
— Ты же это не носишь, — сказал Генри утвердительным тоном, выуживая из недр гардероба ее любимый бежевый кардиган.
— Разве не ношу?
— Жюстина!
Кардиган был рельефной вязки, твидовый, почти чистошерстяной. Он с самого начала был свободного покроя, но теперь еще больше вытянулся с боков оттого, что сушился на бельевой веревке. У него был широкий воротник и массивные пуговицы, сплетенные, как только что заметила Жюстина, из винила, а не из кожи. Впрочем, если бы она увидела это раньше, то и так не обратила бы внимания. Это был кардиган для отдыха и уюта, кардиган для безделья. Это был воскресный кардиган!
— Ты бы в нем смотрелась как какая-нибудь тетка из журнала для домохозяек, — сказал он, сдергивая кардиган с вешалки.
Кардиган был отправлен в стоявшую в углу спальни мусорную корзину, и та сразу же заполнилась с горкой: один рукав свесился вниз, будто звал на помощь. Но Жюстине было не до того. Скоро вся одежда, которая была на них обоих, оказалась сваленной в кучу у постели, и Жюстина невольно задумалась, почему Генри даже голый кажется лучше одетым, чем она. «Если мою бледную, веснушчатую кожу повесить рядом с его кожей в этом шкафу, — пришло ей в голову, — она покажется такой же жалкой, как мои вещи!»
Первые несколько дней, которые Жюстина прожила с Генри, она с наслаждением ходила босиком по его пушистому темно-зеленому ковру, в котором по щиколотку утопали стопы ног, шлепала по плиткам пола в ванной комнате и гадала, сможет ли она когда-нибудь почувствовать все эти поверхности своими. Уход из родного дома дался ей легко. Трудным был только разговор с мамой, которая вместо ответа уставилась на квадратики кроссворда, который разгадывала в тот момент, когда Жюстина спросила ее, что она об этом думает.
— Ну? — поторопила ее Жюстина.
— Я не уверена. Вот и все.
— Ты думаешь, я слишком молода?
— Не в этом дело.
— Мне девятнадцать лет. Ты в этом возрасте уже замужем была.
— Не в этом дело, — повторила мама, поднимая, в конце концов, на нее глаза. — Может, все дело в том, что я буду по тебе скучать.
— Ты ведь всегда знала, что я когда-нибудь уйду. Никто здесь не остается. Ну, разве что Джилл.
Мать не бросилась на защиту своей старшей дочери, которая, похоже, не собиралась подыскать себе что-нибудь получше, чем работа в местном видеопрокате. Она только вздохнула, показывая, что, как всегда, остается их суровым и раздражающе беспристрастным судьей.
— Я думала, что ты уедешь, чтобы поступить в университет или найти работу. Но не ради мужчины.
— Он интереснее, чем парни моего возраста. Он все-все знает.
— Я люблю тебя, доченька, я за тебя волнуюсь. Вот и все.
— Он тебе не нравится?
— Мы его почти не знаем, — сказала мама, и Жюстина поняла, что в это мы мама включила и ее.
Генри работал допоздна, и по вечерам, ожидая его возвращения, Жюстина ходила по лестницам с этажа на этаж высокого и узкого дома, считая каждую ступеньку в попытках сделать ее своей. Она заметила, что зеленый плюш был примят в центре каждой ступеньки между нижним и средним этажом дома, но по пути к мансарде выглядел как новый. Чердак был не заперт, и секретов там не было — просто он был холодный и нежилой, там ютилось только несколько старых магазинных манекенов. Они здесь застряли из-за какой-то неудавшейся сделки. Генри часто покупал вещи по дешевке и выгодно их продавал: сейчас вдоль стен в длинном коридоре дома были нагромождены рулоны ярких импортных тканей. Покупатель манекенов, как объяснил Генри, обанкротился, не успев за них заплатить.
Манекены не давали Жюстине покоя. Ей не нравилось, что они так спокойно переносят свое расчлененное состояние. Цвета черного дерева торс девушки балансировал на штифте, с помощью которого эту часть тела можно было бы соединить с ее длинными, как у скаковой лошади, ногами, стоявшими рядом.
