Сара Дессен - Колыбельная
Но сейчас у меня большие проблемы.
— Я все понимаю, — моя мать уже готова расплакаться: — но вы тоже поймите, сто человек ждут меня в Хилтоне, а я не приеду!
— Тпру, тпру, тпру, — я подхожу к ней и деликатно накрываю ладонью трубку. — Мам, позволь мне поговорить с ними.
— Это смешно! — шипит она, но все-таки отдает мне трубку. — Это…
— Мам, — тихо говорю я: — иди, продолжай одеваться. Я все разрулю. Ладно?
Она секунду стоит и моргает. На ней уже надето платье, и она держит в руках колготки. Но нет ни макияжа, ни украшений. Что означает еще двадцать пять минут, если, конечно, нам повезет.
— Ну ладно, — она словно делает мне одолжение. — Я буду наверху.
— Отлично.
Я наблюдаю, как она выходит из комнаты, приглаживая волосы пальцами. Как только она ушла, я беру трубку:
— Это Альберт?
— Нет, — отвечает голос осторожно: — Это Томас.
— А Альберт там?
— Подождите.
До меня доносится приглушенный шум, словно кто-то прикрыл трубку. Затем:
— Здравствуйте, Альберт слушает.
— Альберт, это Реми Старр.
— Хэй, Реми! Слушай, по поводу машин — просто произошла путаница, понимаешь?
— Моя мать близка к нервному срыву, Альберт.
— Понимаю, понимаю. Но послушай, Томас старался ей объяснить вот что. Мы поступим так…
Пять минут спустя я понимаюсь наверх и стучусь в комнату матери. Когда я вхожу, она сидит перед своей косметичкой. Выглядит она без изменений, правда сменила платье, а теперь припудривает лицо. Ох, прогресс.
— Все улажено, — говорю ей. — Машина прибудет в шесть. Это не совсем тот лимузин, но завтра все будет в порядке, а это — самое главное. Хорошо?
Она вздыхает, положив руку на грудь, словно это, наконец, успокаивает ее бешено колотящееся сердце.
— Великолепно. Спасибо тебе.
Я сажусь на ее кровать, скидываю туфли и смотрю на часы. Пять пятнадцать. Я могу собраться за восемнадцать минут, включая время на укладку, поэтому я откидываюсь назад и закрываю глаза. Я слышу, как моя мать собирается: бутылочки духов позвякивают, постукивают кисточки, маленькие баночки с кремом для лица и геля вокруг глаз передвигаются на трюмо перед ней. Моя мать была гламурной еще задолго до того, как у нее появились на это причины. Она всегда была невысокой и гибкой, полной энергии и склонной к драматизму: она любила надевать много браслетов, которые побрякивали, когда она махала руками, рассекая воздух во время разговора. Даже когда она преподавала в колледже, и большинство ее учеников спало, отработав целый день, она одевалась для класса, делала макияж, наносила духи и надевала светлые шелестящие вещи. Теперь она красила волосы в черный, так как они начали седеть, стриглась коротко, оставляя густую челку.
С ее длинными струящимися юбками и прической она могла бы сойти за гейшу, если бы не была такой шумной.
— Реми, дорогая, — внезапно произносит она, и я подскакиваю, понимая, что почти уснула.
— Можешь помочь с застежкой?
Я встаю и подхожу к ней, принимаю ожерелье, которое она протягивает.
— Ты прекрасно выглядишь, — говорю ей. Это правда. Сегодня на ней надето длинное красное платье с ниспадающим ожерельем, сережки с аметистом и большое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Дон. Она пахнет духами ll'AirduTemps, когда я была маленькой, то считала, что это самый великолепный запах в мире. Весь дом пропах им: он повис на шторах и подобно сигаретному дыму, упрямо и навсегда въелся повсюду.
— Спасибо, милая, — благодарит она, пока я застегиваю ожерелье. Я смотрю на наше отражение в зеркале и поражаюсь, как мало мы похожи друг на друга: я светлая и худая, она темненькая и роскошная. Я и на отца не похожа. У меня мало фотографий со времен его молодости, а на тех, которые я видела, он уже седой, в стиле рок-звезды 60-х, с длинными волосами и бородой. Еще он словно постоянно под кайфом, моя мать никогда этого не отрицала, когда я обращала на это ее внимание. Ох, но у него был такой красивый голос, говорила она теперь, когда он ушел из жизни. Одна песня, и я пропала. Сейчас она поворачивается и берет мои руки в свои.
— Ох, Реми, — улыбается она, — Ты можешь в это поверить? Мы будем так счастливы.
Я киваю.
— В смысле, — она поворачивается вокруг: — Это не похоже на то чувство, когда я первый раз пошла к алтарю.
— Неа, — соглашаюсь я, приглаживая ее волосы там, где они немного торчат.
— Но это такое чувство, словно сейчас все по-настоящему. Навсегда. Тебе так не кажется?
Я знаю, что она хочет от меня услышать, но все еще не решаюсь это произнести. Это похоже на плохое кино, через этот ритуал мы проходили уже дважды, насколько я помню. С этой точки зрения, подружки невесты и я рассматривали церемонию как вечеринку, на которой мы будем стоять в сторонке и обсуждать, кто потолстел или полысел с последней свадьбы моей матери.
Я не питаю иллюзий насчет любви. Она приходит и уходит, приносит счастье или горе. Людям не суждено быть вместе вечно, хоть так и поется в песнях. Возможно, я оказала бы ей услугу, если бы вытащила все свадебные альбомы, что хранятся у нее под кроватью, и показала фотографии, заставляющие ее выбирать те же вещи, тех же людей, тот же торт/шампанское/тост/движения для первого танца — все это мы будем вновь наблюдать через сорок восемь часов. Возможно, она смогла все забыть, убрав всех мужей и воспоминания с глаз долой и из сердца вон. Но я не смогла.
Она все еще улыбается мне в зеркале. Иногда я думаю, что если бы она могла читать мои мысли, то это ее бы убило. Или убило бы нас обеих.
— По-другому, — убеждает она себя. — На этот раз все по-другому.
— Конечно, мам, — я кладу руки ей на плечи. С того места, где я стою, они кажутся мне маленькими. — Конечно, так и есть.
Когда я иду в свою комнату, на меня выпрыгивает Крис.
— Реми! Ты должна это увидеть.
Я смотрю на часы — пять тридцать — и следую за ним в комнату ящериц.
Она тесная, и ему постоянно приходится поддерживать в ней жару, что делает пребывание здесь похожим на длинную поездку в лифте в никуда.
— Смотри, — он схватил меня за руку и рывком усадил меня вниз, напротив инкубатора. Крышки не было, и внутри стоял контейнер Tupperware, наполненный чем-то, напоминавшим мох. На нем лежало три маленьких яйца. Одно было разбито, другое всмятку, а у третьего была маленькая дырочка наверху.
— Смотри, — прошептал Крис и указал на яйцо с дырочкой.
— Крис, — я снова посмотрела на часы. — Я еще даже в душе не была.
— Просто подожди, — он снова показал на яйцо: — Это того стоит.
Мы вместе склонились. Моя голова начала болеть от жары. И затем, когда я уже собиралась вставать, яйцо зашевелилось. Оно немного покачалось, потом кто-то высунулся из дырочки. Крошечная голова, и как только яйцо разломалось, за ней последовало тельце. Оно было скользким и покрытым слизью, и настолько маленьким, что могло бы поместиться на кончике моего пальца.
