Виктория Холт - Изумруды к свадьбе
Жан-Пьер снова засмеялся, и очень заразительно:
– Какая разница! Духовное и материальное!
– Я думаю, что это очень увлекательное и благородное дело, как я уже говорила мадам Бастид, – сажать виноградную лозу, ухаживать за ней и оберегать, а сочные грозди превращать в вино.
– Да, это очень азартное занятие, – сказал Жан-Пьер.
– Как и всякое другое.
– Вы себе не представляете, мадемуазель, какие мучения мы постоянно испытываем. А не случится ли мороз, который может уничтожить виноградники? А не будет ли виноград кислым из-за холодной погоды? Каждый день виноградники надо осматривать: не появилась ли на лозе мучнистая роса, черная гниль или еще какие-нибудь другие болезни или вредители? Ведь вредителей так много, но у всех у них лишь одно стремление – погубить урожай винограда. И пока урожай не собран, мы не можем чувствовать себя в безопасности и быть спокойными. Но зато после сбора урожая вы можете видеть нас наконец счастливыми.
– Надеюсь увидеть вас счастливыми.
Он выглядел немного опешившим.
– Вы начали работать в замке, мадемуазель?
– Я бы не сказала. Меня еще не приняли. Я должна ждать...
– ... Решения господина графа, – сказала мадам Бастид.
– Это вполне естественно, – добавила я, движимая неосознанным желанием защитить графа. – Можно сказать, что я приехала сюда при особых обстоятельствах и не совсем законно. Они ожидали моего отца, а я не сообщила им, что он умер и что я предлагаю вместо него выполнить порученную ему работу. Теперь все зависит от господина графа.
– Все зависит от господина графа, – покорно заметила мадам Бастид.
– Что, как сказала мадемуазель, является вполне естественным, – добавил Жан-Пьер с самой лучезарной улыбкой, – поскольку замок принадлежит ему, картины, которые надо реставрировать, тоже принадлежат ему, виноградники принадлежат ему... и в какой-то степени все мы здесь принадлежим ему.
– Ты говоришь так, будто мы живем еще до Революции, – пробормотала мадам Бастид.
Жан-Пьер посмотрел на меня.
– Здесь, мадемуазель, мало что изменилось за все эти годы. Замок по-прежнему защищает городок и все окрестности, как это и было в течение нескольких веков. И мы, чьи отцы и деды зависели от благополучия и щедрости владельцев замка, все так же зависим от господина графа. Мало что изменилось в Гайяре. Так хочется господину де ла Талю, так оно и есть на самом деле.
– У меня такое чувство, что его не очень-то любят те, кто зависит от него.
– Очевидно, только те, кто любит зависеть, любят тех, от кого они зависят. А независимые всегда восстают.
Я была немного озадачена нашим разговором. Было совершенно очевидно, что далеко не все в округе одинаково благожелательно относятся к графу, но мне все больше и больше хотелось узнать буквально все об этом человеке, поэтому я сказала:
– Да, в настоящий момент я вот тоже должна набраться терпения и ждать его возвращения.
– Месье Филипп не дерзнет взять на себя принятие решения, потому что побоится вызвать раздражение графа, – сказал Жан-Пьер.
– Он очень боится своего кузена?
– Больше, чем многие другие. Если граф не женится, Филипп становится наследником, ибо де ла Тали придерживаются порядков и традиций королевской фамилии, и закон, относящийся к Валуа и Бурбонам, является руководством и для семьи де ла Талей. Но, как и во всем другом, все зависит от графа. Поскольку наследовать должен кто-то из мужчин, то он может передать право на наследование помимо своего кузена кому-нибудь из других родственников. Мне иногда кажется, что это не Гайяр, а Версаль времен Луи XIV.
– Но, по-моему, граф еще молодой... по крайней мере, не старый. Почему бы ему снова не жениться?
– Говорят, что ему ненавистна сама эта идея.
– Мне казалось, что ему, человеку из такой благородной и древней фамилии, нужно продолжить свой род. И это может стать предметом его гордости.
– Да, он самый гордый человек во всей Франции.
В этот момент в дом вбежали дети, ведя за собой Габриэль и своего отца, Армана. Габриэль Бастид оказалась необыкновенно симпатичной девушкой. Как и все остальные члены семьи, она была смуглая и темноволосая, но ее глаза имели глубокий синий оттенок, и именно они придавали ей необыкновенную привлекательность. Она выглядела очень приветливой, но еще более нерешительной и подавленной.
Я как раз рассказывала, что моя мать была француженкой и благодаря ей я так сносно говорю по-французски, как вдруг зазвонил колокольчик, да так неожиданно, что я на мгновение испугалась.
– Это служанка зовет детей есть, – пояснила мадам Бастид.
– Мне пора идти, – заметила я. – Было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся.
Но мадам Бастид и слышать не хотела о моем уходе. Я должна непременно остаться, сказала она, и обязательно попробовать домашнего вина. Детям дали по куску хлеба с толстым слоем шоколада, а нам – маленькие тартинки и вино.
Мы разговаривали о виноградниках, вине, картинах и о том, как живут здесь люди. Мне сказали, что я должна обязательно побывать в церкви и старой ратуше; и каждый раз, когда я буду проходить мимо, я непременно должна заглядывать к ним, Бастидам. Жан-Пьер и его отец, который до сих пор не проронил ни слова, будут рады показать все, что мне захочется увидеть.
Управившись со своим хлебом и шоколадом, дети отправились играть во двор, а наш разговор снова вернулся к замку. Возможно, в этом было виновато вино, пить которое я совсем не привыкла, да тем более еще в такое время дня, но я почувствовала себя гораздо свободнее и непринужденнее, чем обычно.
– Женевьева – очень странная девочка, – сказала я. – Совершенно не такая, как Ив и Марго. Они импульсивные, естественные – словом, нормальные, счастливые дети. Возможно, замок не совсем подходящее место для маленьких детей.
Я говорила довольно опрометчивые вещи, но меня это не заботило. Я, в конце концов, должна как можно больше узнать о замке и еще больше – о самом графе.
– Бедное дитя! – воскликнула мадам Бастид.
– Да, – ответила я, – но я думаю, что поскольку прошло уже три года со времени смерти ее матери, ребенок в таком возрасте должен уже успокоиться и прийти в норму.
Наступило молчание, потом Жан-Пьер заметил:
– Если мадемуазель Лоусон останется в замке на более чем длительное врем, она все равно скоро узнает. – Потом повернулся ко мне и продолжал: – Графиня умерла от слишком большой дозы настойки опия.
Я вспомнила слова Женевьевы, сказанные ею тогда у могилы, и выпалила:
– Нет, ее убили!
– Но они назвали это самоубийством, – сказал Жан-Пьер.
– Ах, – вклинилась в разговор мадам Бастид, – графиня была такая прелестная женщина. – Затем круто сменила тему беседы.
