Марина Полетика - Островок счастья
– Так пойдемте, – распорядился Павел, обходя стол, чтобы дотянуться до конверта с приглашением. – Нехорошо опаздывать.
Он был немало удивлен тем, как проворно умеет двигаться его монументальная спутница, когда они пулей пролетели по территории завода, выбежали из проходной и, выйдя на финишную прямую, почти вприпрыжку понеслись по заваленной коричневыми пожухлыми кленовыми листьями аллее, ведущей от проходной к Дворцу культуры. Должно быть, со стороны они выглядели просто замечательно. Аллея вдруг напомнила Павлу улицу Бассейную, и настроение немного улучшилось. Кроме того, трусившая впереди грузная секретарша выглядела очень комично. Но ему стало не до смеха, когда она, протащив его по фойе, втолкнула в какую-то дверь, сообщив в качестве напутствия:
– Ваше место в первом ряду! Вон то!
– Я с краю сяду! Неудобно! – шепотом воспротивился было Павел, поняв, что она втолкнула его в зрительный зал прямо во время спектакля, причем он оказался возле самой сцены. Но, оглянувшись, обнаружил, что других свободных мест в зале не было. Варвара Петровна уже куда-то подевалась, и, чтобы не маячить в проходе перед сценой, пришлось, пригибаясь и извиняясь, пробраться на единственное незанятое место. Ему улыбались, с ним здоровались, сидевшие в первом ряду мужчины приподнимались, согнувшись, чтоб не мешать тем, кто во втором… в общем, это был кошмар. «Бенефис, мать вашу», – выругался про себя Павел, плюхнувшись наконец на свое место и вытирая вспотевший лоб.
На сцене пели и плясали, и ему пришлось сделать заинтересованный вид, хотя на самом деле он уже жалел, что поддался на провокацию чертовой Варвары Петровны. Отпустил бы ее в театр, а сам бы остался работать. Или пошел бы, в конце концов, к себе в коттедж, потому что приехал вчера поздно вечером, сразу лег спать, даже не разобрав чемодан, а в семь утра был уже на заводе. Вот и разобрал бы чемодан-то, чем слушать эту чепуху.
– На улице моей который год звучат шаги, мои друзья уходят, – пела-рассказывала на сцене пожилая актриса, зябко кутаясь в вязаную шаль.
Она стояла спиной к залу, глядя на большой экран, на котором появлялись, сменяя друг друга, старые фотографии – лица каких-то людей, мужчин и женщин, молодых и старых, очевидно, когда-то работавших в этом театре. Лобовой прием, поморщился Павел. Поет про тех, кто ушел, – а вот вам и фото, пожалуйста. И непременно кутаться в шаль, как же иначе изобразить одиночество, печаль и незащищенность? Скучно… Но люди в зале, похоже, так не считали: они слушали, затаив дыхание, за его спиной висело плотное живое молчание, которое говорило о многом. Тогда Павел от скуки стал рассматривать лепное обрамление сцены: виноградные гроздья, пшеничные снопы, перевитые лентами, а наверху, разумеется, серп и молот – вот странно, что это все до сих пор не убрали.
Тут в зале неожиданно раздался смех, и Павел опять взглянул на сцену. Там стояла какая-то высокая мосластая тетка, встрепанная, в телогрейке, поверх которой были надеты оранжевый жилет дорожного рабочего и пестрый застиранный платок. Тетка была обута в шерстяные носки и растоптанные ботинки.
– Стою! – склочно сообщила тетка, глядя прямо на него.
Павел вытаращил глаза от удивления.
– На полустаночке, – сделав паузу, пояснила, кажется, ему лично тетка. И добавила, покрутив головой, как бы сама себе удивляясь: – В цветастом полушалочке!
Павел смотрел на это чудо в перьях, не отрывая глаз. Уж слишком она была неожиданная – после традиционного зябкого кутанья в шаль и набившего оскомину от частого употребления романса.
– А мимо! Пролетают поезда! – нагнетала обстановку тетка. В голосе ее звучал вызов, она требовала ответа, почему весенние года прошли, а поезда как пролетали мимо ее полустаночка, так и пролетают, и она вместе с ними пролетает, как фанера над Парижем. Тетка была смешная до слез, и зал хохотал. И жалкая. Поезд ушел, тетка осталась. А ведь была когда-то к труду привычная девчоночка фабричная, среди подруг скромна не по годам. Никто не подошел, видно, с ласкою, не догадался заглянуть в глазки-то… вот и пропал клад, так его никто и не видал. И жизнь, грохоча, как пустой товарняк, пролетела мимо.
Допев, тетка не то рассмеялась, не то всхлипнула, залихватски махнула рукой и, гордо вскинув голову, удалилась за кулисы. Обрушились аплодисменты. Павел оглянулся: похоже, и в самом деле здесь собрался весь город: зал был огромным, да еще и с балконом, и весь битком набит людьми. Павел тоже стал хлопать, потому что тетка ему понравилась. Он вообще как-то «включился» и стал смотреть. И смеяться, и вслушиваться в слова, и любоваться ребятами и девчонками в платьях по моде шестидесятых, которые танцевали то буги-вуги, то твист, то вальс. Ему запомнился совсем еще юный мальчик, который так радостно признавался в любви к макаронам, что его капризная невеста, конечно же, не устояла и соблазнилась (может быть, потом ей будет плохо, но это ведь потом!). И удивительной красоты молодая женщина в длинном белом платье, которая пела романс «Белая акация» – при этом раскачивалась на качелях, будто летела в зал, а влюбленный мальчик бегал для нее за мороженым. Но потом какой-то хлыщ принес ей шампанское, а мальчик так и остался со своей тающей мороженкой… и, странно, это не показалось ему затертым приемом. А как самозабвенно голосили «Ах, Самара-городок, беспокойная я!» пять анекдотичного вида соседок по коммунальной кухне, аккомпанируя себе на кастрюлях – теперь уже Павел вместе с другими зрителями хохотал до упаду. Еще страннее показалось то, что он едва удержался, чтобы в финале не запеть в общем хоре свою любимую песню: «И командиры все охрипли, когда командовал людьми надежды маленький оркестрик…» Нет, петь не стал, удержался – несолидно, да и понимал, что все его рассматривают, почти не скрываясь, но притоптывал в такт.
Когда актеры откланялись, а зрители завалили их цветами (в основном, мелкими поздними хризантемами, еще уцелевшими на приусадебных участках, хотя были и породистые розы), на сцену поднялся мэр города, Геннадий Матвеевич Бондаренко. Невысокий, плотный и кругленький, как колобок, он чувствовал себя на сцене как дома. Водрузил на авансцене корзину с цветами (пошутил, мол, на всех, и сам посмеялся шутке), поцеловал ручки актрисам, с двумя актерами обменялся рукопожатиями. Вооружившись микрофоном, поздравил всех с началом нового сезона, выразил уверенность, что он будет таким же интересным, как предыдущий, а городские власти со своей стороны непременно… Ему дружно похлопали со сцены и из зала, дружно радуясь, что речь наконец закончилась и можно уже бежать в раздевалку. Павел тоже привстал было с места, но тут его ждала засада.
