Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика
Я подержала в руке выключенный телефон, вздохнула и пошла к киоску с журналами. Хотела было купить какойнибудь журнал с цветами – картинки с прекрасными садами действуют на меня умиротворяюще. Я люблю читать, как выращивать многолетники, как и когда подстригать кустарники, куда лучше сажать сортовые лилии… Никогда этого не делаю, но читая, успокаиваюсь и прекрасно отдыхаю.
Я уже выбрала себе один журнал, на обложке которого так привлекательно спускались на беседку плетущиеся ветви красивого растения с небольшими малиновыми колокольчиками. Но тут к киоску подошла девочка и остановилась рядом со мной. Взглянув на нее в профиль, я ахнула. Она была так мучительно, так неправдоподобно похожа на Ийку… Такая же хрупкая, бледненькая, в невразумительном легком пальтишке, хотя к вечеру, несмотря на дневную оттепель, опять подморозило. Голой покрасневшей рукой она натянула поглубже шапочку и опять запихнула руку в карман. У меня стукнуло сердце. А что, если моя Ийка вот так же сейчас, голодная, холодная, стоит гдето и не понимает, что ей делать…
Девочка тем временем спросила у киоскера чуть сипловатым, простуженным голосом:
– «Работа для вас» есть?
Киоскерша почемуто ухмыльнулась, глядя на девочку, и ответила довольно грубо:
– Куда она денется! Двенадцать рублей!
– У меня только семь… – растерянно ответила девочка и чуть отошла в сторону.
Киоскерша захлопнула окошко, чтобы не мерзнуть, а девочка, не поворачиваясь ко мне и опустив голову, спросила меня:
– Вы… не могли бы дать мне пять рублей… Мне не хватает на журнал… Я хочу найти себе работу…
Я открыла кошелек и протянула ей десятку.
– Сспасибо. – Девочка улыбнулась посиневшими губами. – А… – Она запнулась, посмотрела на меня и снова опустила глаза. – А вы не могли бы… Мне еще билет надо купить…
Она не стала продолжать, а я уже все давно поняла. Я дала ей сто рублей и побыстрее пошла прочь. Очень хотелось надеяться, что она не понесет эти деньги жирному, наглому хозяину, и он не запихнет их в свой толстый кошелек, прогнав замерзшую девочку попрошайничать дальше. Я была бы очень рада, если бы узнала, что она пошла прямиком в магазин и купила себе поесть на эти деньги. И достала бы, наконец, из кармана перчатки и надела на свои окоченевшие руки. Както не хочется верить, что у двенадцатилетней девочки может совсем не быть перчаток или варежек…
Я шла вверх по Тверской улице к Пушкинской площади, собираясь там сесть на троллейбус и доехать до Арбата, и думала.
Для начала надо всетаки попробовать поговорить с Хисейкиным. Я не очень рассчитывала, что от этого будет какойто толк – скорей всего, он ускользнет от разговора любым способом. Но надо все же попытаться.
Скрепя сердце я решила съездить к нему в «клинику», как он гордо именует свои четыре кабинета пластической хирургии, не считая двух палат, где после операции можно полежать с перевязанными лицом или бедрами пару дней, если не начнется сепсис. А с сепсисом, иными словами, с заражением крови, в любом случае лучше перебраться в настоящую больницу, городскую или частную – по средствам.
Некоторые пациенты, наверно, и не догадываются, что солидная клиника, в которую они пришли исправлять неудачи природы на своем лице или теле, занимает едва ли сто квадратных метров, что там нет даже штатного реаниматора и соответствующего оборудования. Из просторного вестибюля пациент попадает в узкий, не очень длинный коридор с кабинетами и палатами. Никому и в голову не приходит, что за большой дверью, перегораживающей коридор, на которой светится надпись «Не входить!» – глухая стена, а за стеной – риелторская контора, вход в которую – с другой стороны здания.
Хисейкин когдато с восторгом рассказывал мне об этой своей придумке – он сам и предложил идею архитектору, перестраивавшему под клинику коммунальную квартиру в одном из арбатских переулков. Так нужно было для «солидности», объяснял он мне с раздражением, когда я никак не могла взять в толк, как можно и зачем обманывать доверчивых пациентов.
Ктото приходит с настоящим физическим уродством – ужасный пористый нос, висящий мешком подбородок, чудовищная бородавка на щеке у милой девушки, а ктото – с неудавшейся жизнью, которую хотят поправить с помощью хирургического ножа. Редкие пациенты делают «пластику» просто так, с жиру. Ведь даже попытки остановить возраст, подрезая веки и подтягивая к ушам щеки, совершают не все женщины, у которых есть на это деньги, а только те, которым позарез нужно в пятьдесят пять обмануть себя, природу, когото еще…
Не могу себе представить свою маму, вдруг захотевшую помолодеть на десять лет. Ей никогда это просто не было нужно. Папа ее любил и любит, они ходят, с каждым годом все медленнее, за ручку в магазин и поликлинику, но и раньше, когда папа мог обходиться без маминой помощи, я не помню, чтобы он один кудато ходил, кроме работы.
Размышляя, я незаметно для самой себя подошла к тому самому месту, куда несколько раз привозила Ийку для встреч с Хисейкиным. Маленький сквер, огороженный низкими коваными заборчиками. Ничего особенного – пятнадцать старых деревьев, перемежающихся с молоденькими посадками, три скамейки, две дорожки. А напротив него – угловой дом в тупиковом переулке, начинающемся от Тверской улицы. Серый, тяжелый, некрасивый дом, с узкими высокими окнами. Наверно, по два окна в каждой комнате. Вот и ворота, запертые на ключ, а рядом калитка, тоже запертая. Чтобы ктото вышел, надо нажать на круглую кнопочку звонка.
Худой усатый охранник не вышел, а приоткрыл окно будки и крикнул:
– Слушаю вас, женщина!
– Мне вот в этот дом! – решила я пойти вабанк. Чтото подсказывало мне, что ноги привели меня сюда не случайно.
– Зачем? – вполне доброжелательно поинтересовался охранник.
– Я… Мне нужен Вадим Хисейкин.
– Номер квартиры не знаете? – все так же дружелюбно продолжал разговор охранник, чуть высунувшись в окно. Из приоткрытого окошка пошел пар.
– Нет, но… – Увидев, что он собрался закрыть окно, я заторопилась объяснить: – Это мой бывший муж. Он живет здесь с семьей. Точнее, я так думаю, что он, скорей всего, здесь живет… Он врач… хирург, и я… Я ищу свою дочку, она… у него…
Охранник оглядел меня с ног до головы, небрежно цокнул языком и закрыл окно. Я подождала, все же надеясь, что он выйдет… Но он лишь сделал погромче телевизор в своей будке и демонстративно повернулся ко мне спиной. Понятно. Мои пробивные способности давно известны. Уговорить, сторговаться, пройти с Ийкой по одному билету в детский театр… Почемуто мне это никогда не удавалось. Возможно, я не умею просить. А любого человека, наверно, можно сломить, позволив ему сказать: «Ну, ладно! Я, такой сильный и всевластный, позволяю тебе пройти. Я еще и проницательный – я вижу, что ты не террористка и не воровка…»
