Елена Квашнина - Работа над ошибками (СИ)
Шел прекрасный апрель. Нежный и солнечный. С каменного козырька над нашим подъездом маленьким водопадом бежала капель. Лучи солнца пронизывали ее насквозь, заставляя вспыхивать всеми цветами радуги. В ясном, чистом небе высоко-высоко носились стаи белых голубей. Идя из школы домой, я застывала на месте, задирала голову к небу и стояла так, любовалась. Замирала и у подъезда. Радужная капель очаровывала. Казалось, впереди целая жизнь из сплошной череды праздников — такое волнение и ожидание чего-то радостного теснило грудь. Действительно, все у меня шло отлично, все удавалось. Мои работы получили первое место на конкурсе детского рисунка. Бабуля подарила мне несколько замечательных книг. Дома на время затихли ссоры и недоразумения. Дядя Вася возил нас с Лидусей в Царицынский ТЮЗ на спектакль «Малыш и Карлсон». И погода такая замечательная! И солнце! Жаль только, что маленький водопадик из капели скоро иссяк. Сугробы осели, стали грязными. Асфальт высох. И лишь кое-где еще бежали худосочные ручейки грязной весенней воды.
Торжественный день приближался. Ходили слухи, что пионервожатой Тане не удалось пробить «прием» на Красной площади и в музее Ленина. Слишком поздно она спохватилась. Скорее всего принимать будут в школе, в актовом зале. Родители будущих пионеров ринулись к директору — возмущаться. И в результате получать галстуки нас повезли в музей Бородинской панорамы.
Саму церемонию я почти не запомнила. Она ничем не отличалась от репетиций в школе. На репетициях даже лучше было. Торжественней и волнительней. Кроме всего прочего, девочки-комсомолки неправильно повязали мне галстук. За их промашку через десять минут я получила от Тани первое строгое пионерское взыскание. Даже слезы на глаза навернулись. Я-то при чем? Так что особого праздника не получилось. Но потом… Потом была совершенно замечательная экскурсия по музею.
Я, конечно, знала о Войне 1812 года. И Никита рассказывал, и сама читала. Но так интересно мне еще никогда не было. Особенно, если учесть, что после экскурсии нам разрешили побродить по музею самим. Глаза разбегались от всего этого великолепия — оторваться невозможно. Потом Валентина Петровна больше часа нас собирала. Еще столько же она ждала, пока все желающие купят марки, открытки и прочие сокровища. Самое последнее и наиболее тяжелое испытание настигло ее на улице. Голодный класс обнаружил недалеко от здания панорамы киоск, в котором торговали пончиками.
— Остановитесь, дикари! — только и успела крикнуть Валентина Петровна.
Никто даже ухом не повел. Больше того, угроза отобрать пионерский галстук осталась незамеченной. Голод оказался куда сильнее. Многие купили пончиков по целому килограмму.
Вот такая, усталая, перемазанная сахарной пудрой, с пакетом пончиков в руке и в распахнутом настежь пальто, я шла домой. Еще на автобусной остановке пуговицы у пальто как-то сами собой расстегнулись. Должны же окружающие видеть мою белую рубашку и самый красный в мире галстук?!
Почти у самого подъезда меня строго окликнули:
— Катерина Алексеевна! Ну-ка, застегни пальто. И побыстрей.
Я обернулась. Конечно, кто же еще меня так называл? И с откровенной издевкой? Иван стоял шагах в десяти. Насмешливо улыбался. Руки в карманах полупальто, кепка сдвинута на затылок, глаза прищурены.
Ноги мои сами приросли к месту.
— Я уже почти дома. Зачем застегивать?
— Простудиться захотела? Кому сказал?!
И тут он увидел мой галстук. Ехидная улыбочка растаяла легким облачком. Голос его потеплел.
— В пионеры принимали? Мне Лидка говорила, только я забыл. Ну, поздравляю, — он заулыбался во весь рот. Серо-синие глаза вспыхнули.
— Спасибо, — мне тоже захотелось так улыбнуться: светло и радостно. Но не получилось. Что бы сделать ему такое же приятное?
— Хочешь пончиков?
— Не хочу. Домой тащи.
— Ну, возьми, ну, пожалуйста!
Он весело хмыкнул. Кивнул на недавно появившуюся во дворе лавочку:
— Давай тогда присядем и вместе пожуем. Или ты домой торопишься?
Почему-то я вдруг испугалась, что Иван передумает, если я задержусь с ответом. Настроение у него изменится, и он меня прогонит. Так редко Иван улыбался мне, так редко бывали у него минуты душевного расположения. Он бесцеремонно командовал Лидусей. И считал возможным на правах лучшего друга моего брата не менее бесцеремонно командовать мной. Опекал по-своему. Но меня любая опека тяготила. Я терпеть не могла командирские замашки Ивана, отчаянно сопротивлялась и мы постоянно скандалили. В отместку он ехидничал, ставил подножки, дергал за косы. О дружбе и речи идти не могло. Без Ивана жилось гораздо спокойнее. Честно говоря, я старалась обходить его стороной. Даже к Лидусе не всегда в гости шла, если знала, что ее брат дома. А все же, когда он находился в мирном настроении и выказывал свою дружбу, мне становилось с ним на удивление хорошо. Сама не знаю почему, но этими минутами я дорожила. Вот от того, чуть не сломя голову, бросилась сейчас к лавочке.
— Давай посидим. Я не тороплюсь.
Мы удобно устроились, улыбаясь друг другу.
— А где же Лидка? — вдруг встревожился Иван.
Ой! Сейчас уйдет разыскивать Лидусю и мы никогда уже так не посидим.
— Она к маме на работу пошла. Прямо от автобуса, — давясь слюной, торопливо отозвалась я.
— Ну, тогда ладно.
Иван взял из пакета пончик, но есть его не стал. Смотрел на меня с задумчивой улыбкой. Словно чему-то тихо радовался.
— Пальто все-таки застегни. Простудишься.
— Ага, — согласилась, но тут же и забыла свое обещание. Он не стал напоминать. Протянул руку и сам не торопясь застегнул мне все пуговицы.
— Ну, расскажи: как там было? Как вас принимали?
Он откусил от пончика. И я сразу успокоилась. Никуда не уйдет. И меня не прогонит. Стала рассказывать: про Валентину Петровну, про Таню, про неправильно завязанный галстук, про музей. Про все, про все. Даже о пончиках.
Он внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Не смеялся. Вот странно! Не корчил из себя взрослого. Просто слушал, глядя мне прямо в глаза. Внимательный и доброжелательный. Мы просидели с ним больше часа. Я даже не заметила, это он мне сообщил. Сперва посмотрел на свои часы. Ему их Василий Сергеевич на день рождения подарил. А потом сообщил мне, сколько мы уже сидим. Лукаво заметил:
— А интересно, донесешь ли ты пончики до дома? Тебе давно пора.
Уже? Так быстро… Я с укором посмотрела ему в глаза, в этот пронзительный серо-синий перламутр.
— Выходи вечером за дом. И поговорим, — неожиданно предложил Иван.
— Сможешь?
