Инна Туголукова - Всем сестрам по серьгам
— Очень оригинальный способ выражения заинтересованности, — фыркнула Ольга.
— Так или иначе, а не сегодня-завтра его выпишут и все — рыбка уплыла. И единственное, что мы еще можем сделать в данной ситуации, — это оставить за собой последнее слово.
— Это каким же образом? — скептически поинтересовалась Алена.
— Сразишь его наповал своей молодостью и красотой и гордо удалишься, а он поймет, какое сокровище потерял.
— Ну что за глупости, — неуверенно возразила Алена. — Чем я могу его поразить? Нашли красавицу…
— Я тебе макияж сделаю — полный улет!
— У меня и предлога нет…
Это была уже капитуляция, и Вероника поспешила закрепить успех:
— Скажешь: «Инвентаризация. Надо мебель переписать».
— Ночью?
— Ну ты же к нему не в предрассветных сумерках заявишься, а чтобы он не успел еще свет погасить. Или только он погасит, а ты уже тут как тут: «Извините, мол, подвиньтесь…»
— Что же мне, под дверью караулить, когда он свет погасит?
— Я придумала, придумала, — осияла Ольгу неожиданная мысль. — Я оставлю у него в палате журнал, а ты придешь, как будто ищешь!
— Да он сразу поймет…
Но Ольга уже убежала, вдохновленная замечательной, как ей казалось, идеей.
— А мы пока нанесем боевую раскраску, — сказала Вероника, доставая из сумки внушительных размеров косметичку. — Напрасно ты не пользуешься косметикой, — заметила она через несколько минут, любуясь своей работой. — Будто картинку перевели. Ты же рыжая, тебе это просто необходимо!
Она собрала густые Аленины волосы, скрутила жгутом и прихватила на затылке клешнями большой жемчужно-белой заколки.
— Ё-моё! Красотка Мэри! — нарисовалась в клизменной Ольга. — Почто ветошью прикидывалась? А у меня плохие новости, — без перехода сообщила она. — Журнал накрылся медным тазом. Сунулась я с ним к твоему разлюбезному в палату, а они там с Викентием киряют. Ну я и умылась.
— Вот и хорошо, — пожала плечами Алена. — Нечего ерундой заниматься. — Но в голосе прозвучало некое, едва заметное, разочарование.
Потом они еще немного поболтали о том о сем, и девчонки ушли, а она вернулась на сестринский пост.
Долгий больничный день завершился, в палатах гасили свет, и, если ничего не случится, ей тоже удастся немного поспать в холле на диване. Алена уже подняла руку, чтобы снять заколку, когда в конце коридора показался Викентий Палыч.
— Мы там немного набезобразничали с Андреем Николаичем, — сказал он, проходя мимо. — Попроси утром Фаину, чтоб прибрала.
Сердце тяжело застучало. Она смотрела вслед Викентию, пока тот не скрылся из виду, потом встала и пошла в отдельную палату, а в горле саднило так, будто взбежала на пятый этаж, не переводя дыхания.
Андрей обернулся на стук открываемой двери. Был он в спортивных брюках и белой майке с узкими лямками. Почему-то она не запомнила его лица в тот момент, только торс — широкий разворот плеч, рельефную грудь с густой порослью курчавых черных волос и большие сильные руки.
— Викентий Палыч просил меня здесь прибраться, — соврала Алена и мучительно покраснела, как будто он мог уличить ее во лжи.
— Бутылка ударилась о батарею и взорвалась, как граната, кругом осколки, — пояснил Андрей и в подтверждение своих слов смахнул с постели кусок стекла, но тот, застряв в ворсе больничного одеяла, острым краем рассек ему ладонь. — Черт! — выругался Шестаков, растерянно глядя, как глубокий порез стремительно набухает черной кровью.
Алена метнулась к нему и, выхватив из кармана стерильную салфетку, прижала к ране. Салфетка мгновенно намокла, и она наложила сверху вторую.
— Сейчас остановим кровь, обработаем ранку, и все будет хорошо, — приговаривала она, удерживая на высоте его руку. — Вы новокаин нормально переносите?..
Алена стояла так близко, что чувствовала теплоту его тела, сильный запах коньяка и едва уловимый — одеколона. Когда кровотечение остановилось, она повела его в операционную накладывать швы и, бинтуя ладонь, встретилась с ним взглядом. И снова мучительно покраснела, будто он мог прочесть ее крамольные мысли.
«Как хорошо, что он порезал руку! — думала она. — Ну, то есть не то хорошо, что порезал, а что именно в этот момент. Как хорошо! Спасибо, Господи…»
Потом они вернулись в палату. Алена вымела осколки, протерла пол и поверхность стола. Они о чем-то разговаривали и даже, кажется, смеялись, но это осталось единственной утраченной подробностью того вечера.
А может, это ей только приснилось, привиделось, намечталось? О чем ей было с ним разговаривать и тем более смеяться? И разве не странно, что память утратила именно эту существенную деталь? Уж не фантазия ли разыгралась так бурно, чтобы оправдать все то, что последовало за этими удивительными разговорами? Или ей самой захотелось забыть свою неожиданную раскованность и милое кокетство и даже невесть откуда взявшуюся соблазнительность, как забывает иногда человек свалившееся на голову несчастье, перепахавшее его жизнь, и подсознание услужливо пошло ей навстречу? Ведь если она действительно с ним болтала и даже смеялась, если все это на самом деле случилось — и неожиданная раскованность, и милое кокетство, и даже невесть откуда взявшаяся соблазнительность, — значит, она сама его спровоцировала? Сама себя предложила, и он не отказался…
Но это было потом, все эти мысли. А пока она мыла руки над раковиной и вдруг оглянулась, почувствовав на себе его взгляд. Он смотрел так непонятно, так странно, и глаза, словно угли, прожигали насквозь, запуская сердце на предельную мощность. И оно, воспламененное, опалило огнем всю ее, с головы до пят.
Но она еще не постигла природы этих огненных вихрей, не могла поверить, что его сжигает то же самое пламя. Впрочем, то да не то, ибо она уже любила, а Андрей всего лишь вожделел ее тела.
— У вас не кружится голова? Может быть, все же новокаин…
Она пошла к нему, так и не сумев отвести глаза, и положила на лоб узкую прохладную ладонь. И тогда он резко притянул ее к себе…
8
Вставать не хотелось, но в горле пересохло, как в пустыне Сахара, и Андрей, заставив себя подняться, достал из холодильника бутылку боржоми, свинтив крышку, вылил содержимое в пузатую кружку, на толстом боку которой красовался смешной рыжий кот, и поболтал в кружке пальцем, выпуская из минералки газ. Вода шипела, стреляла щекотными пузырьками и была такой вкусной, холодной, что он, не в силах оторваться, выпил все до последней капли. Потом вернулся к кровати и увидел на простыне под откинутым одеялом небольшое темное пятно. Он включил свет — на простыне была явно кровь. Шестаков взглянул на перебинтованную ладонь, но повязка осталась девственно чистой. Значит, вот оно что…
