Беспредел в школе Прескотт (ЛП) - Стунич С. М.

Мы трахались всю ночь напролет, ненадолго останавливаясь, чтобы отдышаться.

Сегодня все по-другому. И сейчас мне не выбраться.

— Мои клятвы…похожи на поэму, — осмелилась признаться, поднимая между нами свернутый конверт. — Хоть я и отстой в них, но все же попыталась. Каким-то образом мне становится лучше, словно, написав о своих чувствах, их легче переварить.

Я выдохнула через нос и уставилась вниз на первое слово. Виктор. Всегда все начиналось с Виктора. С момента, когда он толкнул маленького мальчика с горки, который дергал меня за косички пока я не налетела на него в коридоре школы Прескотт.

— Я не считаю твои поэмы отстойными, — сказал Вик, и мне пришлось поднять глаза и найти его взгляд, чтобы удостовериться, что он говорит правду. Они были, как обычно, темными, ночь оттеняла их, но я все еще могла понять, потому что привыкла видеть в кромешной темноте. Он был серьёзен. — Раньше я доставал их из мусора в прошлом году. Каждый вторник и четверг после твоего третьего урока английского языка, — он сверкнул белозубой ухмылкой, когда мои губы раскрылись в удивлении. — Ты много писала о нас, о том, как сильно ненавидела нас.

— Я… — начала заикаться, но Виктор заставил меня замолчать поцелуем.

— Все хорошо. Всем нужна отдушина. Писательство может быть твоей. — Виктор облизал уголок своих губ и потянул пальцы к темно-фиолетовым волосам, немного подпортив их совершенство. Он всегда зачесывает их назад, как какой-то пятидесятилетний байкер с длинными волосами, и мне это чертовски нравится. Хотя ему не помешало бы время от времени портить свой вид. — Моя — насилие. Хочешь обменяться?

Я рассмеялась, но это вышло так, что у меня перехватило дыхание. Моя рука тряслась, и не думаю, что когда-нибудь была настолько уязвима перед другим мужчиной. Ближе только эпизод: я и Оскар на диване Аарона в гостиной. Мои губы сжались, и маленькая волна злости, которую я испытала, закалила нервы.

Я продолжала говорить себе, что не боюсь.

Что означало, что я не боялась никого снаружи. Я в ужасе из-за людей внутри. Каждая буква в этом темном акрониме — возможная пуля прямо в мое гребаное сердце.

— Виктор, — начала я, смотря в конверт, хоть мне и не нужно было. — Мне было восемь, когда я впервые увидела тебя. Пятнадцать, когда возненавидела. Я любила тебя почти десять лет. Сам посчитай. Сложи меня и себя, и ты получишь единое целое. Одно бьющееся сердце в сломанной груди. В хаосе есть красота, в разрушении — мир, в анархии — благоразумие, — смочила свои внезапно пересохшие губы. — Господи, поэма — отстой, — пробормотала я, но Виктор ничего не сказал, смотрел на меня из-под полуприкрытых век. Уверена, вне зависимости от того отстойная эта поэма или нет, меня оттрахают до беспамятства сегодня ночью. — Два сломанных человека не смогут починить друг друга, но нас шестеро, — я замолчала, чтобы взглянуть на Вика и посмотреть, смогу ли понять, о чем он думает. Как обычно, он ничего не выдал. — Шесть сердец, двенадцать рук, десять лет истории. Сделай меня своей женой, Виктор, я буду такой же верной, как и татуировка на твоем предплечье, — я указала на чернила на правом предплечье Виктора. Слово «верность» написано черным курсивом и окружено дюжинами других кусочков, соединяющихся в вихрь цвета. Незаметна, но постоянна, неподвижна, впечатана в его кожу. Будто в жизни верность существует, да? — Ты хочешь меня? Пожалуйста, скажи «да», даже если не хочешь. Скорми мне прекрасную ложь, и я скажу «согласна», — остановилась и подняла взгляд с конверта на его лицо.

— Шесть сердец, — сказал он, потирая подбородок. Ему потребовалась минута прежде, чем он осознал, что я задала ему вопрос, а он не ответил. — Всего, чего я хочу, это ты, Берни.

Он выхватил у меня конверт и засунул в левый карман моего платья, потом схватил меня за талию и перекинул через плечо.

— Вик! — закричала, но он проигнорировал, занося меня внутрь и ногой закрывая за собой двери, и я немного подпрыгнула.

Его тело накрыло мое прежде, чем я смогла вдохнуть.

— Согласен, — прорычал он, кусая мою нижнюю губу и заставляя меня стонать. Пальцы впились в простыни под нами, когда Вик начал тереться волнообразными движениями. — Ты — моя, Бернадетт. Всегда была, — он замолчал и прищурил взгляд, метнув глаза в сторону двери в спальню. — Мне следует убить этого ублюдка Дэвида.

— Кроме всего прочего, со сколькими девушками ты был? — спросила я, но на самом деле не хотела знать.

Виктор очень медленно вернул свое внимание ко мне.

— Я убью Дэвида, — повторил он, нежели ответил на вопрос. — А затем мы можем потрахаться в его крови.

— Виктор, — предупредила я, но идея, как по мне, не совсем отвратительная.

Мои руки сцепились на его шее, притягивая вниз для поцелуя. Язык скользнул в мой рот, разбивая все маленькие щиты, которые все еще были приподняты, полностью открывая меня для него. Виктор снова прижался своим телом к моему, раздвигая мои ноги. Блестящая черная ткань платья была, как щит между нами, но это не помешало ему провести рукой вверх и залезть под платье, впиваясь пальцами в мои бедра. Было больно, но еще и очень хорошо, когда он обнимал так, словно владел мной.

— Я говорил тебе, Берни: мне нужен способ выпустить всех моих демонов, а тебе нужен способ противостоять им. Вот, что ты получишь, гребаного демона у меня внутри, — промурлыкал Виктор, прижимаясь губами к моему уху и заставляя меня тереться об него.

Я хотела большего. Всего его. Сейчас.

Судя по тому, какое дикое выражение приобрело лицо, не думаю, что его будет трудно убедить сделать это…

Глава 5

Виктор Ченнинг

Клятвы Бернадетт резонировали в моем теле, вызывая сейсмический сдвиг, когда я терся своим телом об нее. Интересно, чувствовала ли она то насилие, бурлящее во мне? Я не хотел делить ее с остальными в Хавок. И все же начинал чувствовать себя животным, загнанным в угол. Мне придется сделать выбор: убить других самцов после своей самки или… иметь с ними дело, но по-другому.

Из меня вырвался рык, когда рот опустился на ее шею, посасывая кожу и прикусывая достаточно сильно, чтобы она вскрикнула. Этого было недостаточно, поэтому я укусил сильнее, пока она не впилась ногтями в мою обнаженную спину. Моя жена пахла так сладко и нежно для меня, хоть это и была иллюзия.

Моя Бернадетт Саванна Блэкберд — единственная, хоть и стерва.

— Ты делаешь мне больно, — захныкала она, но продолжала толкаться своим тазом напротив меня, склоняя голову на бок, чтобы дать лучший доступ. — Продолжай.

Меня пронзила резкая искра похоти, и обнаружил, что вцепился в ее платье лишь бы нахрен убрать его с моего пути. Почему я захотел, чтобы она снова надела его? Ох, точно, потому что, надевая его, она похожа на темного ангела или прекрасного демона, пока что не уверен точно.

На следующий день после того, как нас арестовали оперативные силы по борьбе с бандами, я увидел ее в нем в первый раз.

Мммм.

Если это не то воспоминание, которое я буду лелеять до самой смерти, то я не знаю, что это.

— Скажи ему, что он не может видеть меня до свадьбы, — сказала Бернадетт, голос был сонным и в интонации слышалось раздражение. — Пока не выйду через переднюю дверь этого чертового жуткого дома.

Она не знала, как я был напуган. Нет, не напуган. В ужасе. Дрожал. Застыл в страхе. В истерике.

Если бы у нас не было чертовых хороших адвокатов на авансе и полностью сфабрикованных обвинений, придуманных разгневанным папашей… Даже не думай, сказал я себе, садясь и приподнимая платье Бернадетт, чтобы полностью мог ее видеть. Она ненавидит быть уязвимой и обнаженной перед моим темным взглядом, но мне наплевать. Мне это нужно. Мне нужна она.

Оскар постоянно говорил о том, что ей нужна эпиляция или еще какая-нибудь ерунда. На самом деле, думаю, это потому, что он ревновал. Этот парень мечтал о ее сладкой, маленькой киске, когда дрочил по ночам. Думал будто не вижу, как его глаза следили за ней.