Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
– Трубу я вам починил, – говорит он, а я наливаю ему кофе – последняя чашка на сегодня. – Посудомоечная машина работает как новенькая.
– Прямо не знаю, как вас благодарить. Гэвин улыбается.
– Спорю, знаете. Все мои слабости вам ведомы. Пирог «Звезда». Штрудель с корицей. Холодный кофе. – Он заглядывает в свою чашку, картинно выгибает бровь и делает глоток.
Я хохочу, несмотря на смущение.
– Я прекрасно понимаю, что должна заплатить вам кое-чем посущественнее выпечки, Гэвин. Простите меня.
Он смотрит на меня снизу вверх.
– Мне не за что вас прощать, – улыбается он. – Вы просто недооцениваете мою любовь к вашим произведениям.
Я бросаю на него укоризненный взгляд.
– Серьезно, Хоуп, все отлично. Вы делаете все что можете, стараетесь изо всех сил.
Я вздыхаю, укладывая последние из оставшихся мариципанно-розовых пирожных в плоскую пластиковую коробку, которую на ночь поставлю в морозильник.
– Выходит, что «изо всех сил» недостаточно, – шепчу я себе под нос.
Утром Мэтт занес мне кипу документов, а я даже не полистала их, хотя и понимаю, насколько это важно. Эти бумаги меня пугают.
– Вы себя недооцениваете, – говорит Гэвин. И, не дав мне ответить, продолжает: – Стало быть, Мэтт Хайнс тут частенько бывает.
Он отпивает еще кофе. Я поднимаю голову, оторвавшись от коробок с выпечкой.
– Он приходит по делам, – объясняю я, недоумевая, с чего это я перед ним оправдываюсь.
– М-м-м. – Вот и весь ответ Гэвина.
– Мы с ним встречались в старших классах, – добавляю я. Гэвин рос в Бостоне – как-то вечером на веранде он рассказывал мне о своей школе в Пибоди – и поэтому я думаю, что ему неизвестно о наших былых отношениях с Мэттом.
К моему удивлению, он замечает:
– Знаю. Но это было очень давно. Я киваю:
– Это было очень давно.
– Как Анни, справляется? – Гэвин снова меняет тему разговора. – Со всей ситуацией между вами и вашим бывшим и со всем прочим?
Я смотрю на Гэвина. За последнее время никто об этом не спрашивал. Сама удивляюсь, поняв, насколько я благодарна ему за этот вопрос.
– Спасибо, все в порядке, – машинально отвечаю я, но, помолчав немного, поправляюсь: – Вообще-то сама не знаю, почему я так говорю. Ничего у нас не в порядке. Анни злится на меня в последнее время, а я не понимаю, как мне себя вести. Я вроде бы догадываюсь, что где-то там, внутри, прячется настоящая Анни, но сейчас дочка только норовит побольнее меня обидеть.
Не знаю, с чего это я с ним разоткровенничалась. Но Гэвин просто медленно кивает, на лице его не заметно осуждения, за что я ему благодарна. Я начинаю влажной тряпкой протирать прилавок.
– В ее возрасте такие вещи трудно пережить, – говорит Гэвин. – Я был всего на пару лет старше, когда мои родители разводились. У нее просто все в голове перепуталось, Хоуп. Но она с этим справится.
– Вы думаете? – сдавленным голосом спрашиваю я.
– Я знаю. – Гэвин встает, подходит и накрывает мою руку своей. Я перестаю протирать стойку и смотрю на него. – Она хорошая девчонка, Хоуп. Я наблюдал за ней летом, когда делал у вас ремонт.
У меня на глаза наворачиваются слезы, и я чувствую себя страшно неловко. Украдкой смаргиваю их.
– Спасибо. – Я выдерживаю паузу и отнимаю руку.
– Если я могу чем-то помочь… – произносит Гэвин. Не закончив фразу, он смотрит мне в глаза так пристально, что я краснею и отворачиваюсь.
– Вы очень добры, Гэвин, – говорю я. – Но уверена, вы сможете найти лучшее занятие, чем заботиться о старушке из кондитерской.
Бровь у Гэвина снова выгибается дугой.
– Не вижу тут никаких старушек.
– Это очень любезно с вашей стороны, – шепчу я, – но вы молодой, холостой… – Я делаю паузу. – Вы ведь холостяк, кажется?
– С утра вроде был.
Я стараюсь не обращать внимания на неожиданное чувство облегчения, охватившее меня при этих словах.
– Ну, мне все-таки тридцать шесть, скоро будет семьдесят пять. Я разведена и на грани финансового краха. И еще я мать ребенка, который меня ненавидит. Разве вам не лучше заняться чем-то… ну, не знаю, чем обычно занимаются молодые, свободные люди?
– Чем занимаются молодые, свободные люди? – повторяет Гэвин. – Чем же это, например?
– Не знаю. – Я чувствую себя довольно глупо. Сто лет не думала о себе как о молодой. – Ходить по ночным клубам?
Гэвин разражается громким смехом.
– Ну да, ну да, как раз ради здешних многочисленных клубов я и переехал сюда, на Кейп. Да и сейчас вообще-то я как раз возвращаюсь с сабантуя.
Я улыбаюсь, но мне не смешно.
– Знаю, что это звучит глупо. Но опекать меня не нужно. Да, хлопот у меня невпроворот. Но со своими проблемами я всегда справлялась сама. И сейчас справлюсь.
– Разок довериться кому-то можно, вы же сами понимаете, – мягко втолковывает мне Гэвин.
Раздраженно вскинув голову, я открываю рот, чтобы ответить, но он меня опережает.
– На днях я уже говорил, что вы хорошая мать, – продолжает он. – Вам просто пора перестать сомневаться в себе.
Я опускаю глаза.
– Похоже, я только все порчу вокруг себя. – Чувствую, как снова краснею, и бормочу: – Сама не знаю, зачем я вам все это говорю.
Слышится тяжелый вздох Гэвина, а в следующее мгновение он обходит вокруг прилавка и обхватывает меня руками. С бешено бьющимся сердцем я прижимаюсь к нему. Я стараюсь не думать о его мускулистой груди, а просто закрываю глаза: как же здорово, когда тебя вот так обнимают. Рядом со мной ведь не осталось никого, ни одного человека, кто мог бы вот так прижать и ободряюще похлопать по спине, а я и не догадывалась, насколько мне этого не хватает.
– Ты ничего не портишь, Хоуп, – шепчет Гэвин, уткнувшись мне в волосы. – Перестань заниматься самобичеванием. Ты самый стойкий человек из всех, кого я знаю.
Помолчав, он добавляет:
– Я знаю, как туго тебе приходится в последнее время. Но еще неизвестно, что принесет завтрашний день – или послезавтрашний. Один день, одна неделя, один месяц могут все изменить.
Я пристально гляжу на него и отступаю на шаг.
– Моя мама так часто говорила. Теми же словами.
– Да? – удивляется Гэвин.
– Представь.
– Ты мне никогда о ней не рассказывала.
– Знаю, – шепчу я.
На самом деле мне слишком больно о ней вспоминать. Все мои детские годы прошли в надежде, что если я постараюсь вести себя лучше, помогать по дому или чаще благодарить маму за все, то она будет чуть больше меня любить. Вместо этого мама с каждым годом, как мне казалось, уплывала от меня все дальше и дальше.
