Доминик Дьен - Испорченная женщина
– Я не строю из себя вашу мать – я действительно могла бы ею быть.
– Я не стал бы раздвигать ноги своей матери и ласкать ее в самых укромных уголках, Катрин… Да и вы, я думаю, не стали бы с нежностью брать в рот член своего сына…
Катрин дает ему пощечину – так быстро, что Оливье даже не успевает ее остановить.
– Вы с ума сошли, – тихо произносит он.
– Вы считаете меня шлюхой?
– А сами вы что думаете по этому поводу?
Глаза Катрин наполняются слезами. Она торопливо одевается, подбирает с пола сумочку и выбегает из квартиры, громко хлопнув дверью. Уходя, она – впервые за все время – не посмотрела на Оливье. Она посмела поднять на него руку! Захочет ли он после этого снова увидеть ее? Но уже слишком поздно, сделанного не вернешь. Она чувствует, что скучает по нему. Слезы струятся у нее по щекам. Когда они достигают уголков рта, Катрин слизывает их одну за другой. Выйдя на улицу, она даже не сознает, что плачет. В голове у нее крутится один и тот же неотвязный вопрос: «Что такое шлюха?»
В шесть часов вечера Оливье заходит к ней в магазин с огромным букетом красных роз. Катрин одна. «Я люблю вас», – шепчет он ей на ухо. Он такой красивый! И это так романтично – получить букет красных роз… Катрин закрывает дверь на ключ и вывешивает табличку «Закрыто». Оливье проходит в подсобку. Катрин идет вслед за ним и задергивает занавеску, отделяющую подсобку от основного помещения.
– Нужно быть сумасшедшим, чтобы прийти сюда…
– … с букетом роз.
– … и тут же не уйти.
– Это означает, что я вас люблю. До безумия.
– Простите меня. Я вела себя глупо. Я тоже вас люблю… Что вы делаете? Нет, вы действительно сошли с ума!
– Сядьте на стол… Тш-ш… Не говорите ничего. Ведь на вас даже нет колготок… Достаточно лишь поднять юбку. Тихо! Чувствуете, как это приятно – сидеть обнаженной на столе у себя в магазине?…
– Вы заставляете меня делать бог весть что… Мне так хорошо… я люблю вас.
Катрин произносит эти слова уже на полу. Она положила ноги на плечи Оливье, чтобы он мог войти в нее еще глубже.
С каждым движением бедер Оливье все больше теряет голову, он нисколько не сомневается в том, что теперь обладает Катрин полностью и бесповоротно. Катрин раскрывается ему навстречу, прерывисто дыша и испуская стоны от удовольствия.
Оливье известно, что ей нравится заниматься любовью прямо на полу у себя в магазине. Он чувствует, как его член наливается кровью, а мошонка становится упругой и твердой, по мере того как он входит в Катрин все глубже. Он превратился в один большой член, толчками пробивающий себе дорогу вперед, словно корабль среди морских волн. Оливье предвкушает, что вот-вот взорвется.
Невыносимое, сказочное наслаждение!
Он изливается в ее лоно, извергая сперму, словно вулкан лаву, содрогаясь в резких и одновременно размеренных конвульсиях.
Он полностью опустошен.
Он любит эту женщину всей душой, всем телом.
Катрин лежит на полу, с раскинутыми ногами и выражением блаженства на лице. Она прекрасна. Его сперма капля за каплей стекает на серое ковровое покрытие.
Второе послание приходит на следующее утро. В конверте без марки. Буквы, снова вырезанные из журнальных заголовков, составляют новую фразу «Святого Иоанна тебе уже мало?»
Катрин потрясена еще сильнее, чем накануне. Вначале это казалось ей невозможным. Но второе письмо все подтвердило: это начало безжалостной травли. Катрин мгновенно понимает смысл вопроса: квартира, которую она сдает Оливье, находится на улице Сен-Жан-Батист-де-ля Саль.[2] А вчера они занимались любовью у нее в магазине… Это ужасно, можно подумать, что за ними следил глазок камеры. Щеки Катрин пылают. Только шлюхи занимаются любовью на полу в подсобном помещении. Она выглядывает на улицу. Ни души. Но ведь кто-то наблюдает за ней! Кто же? Кому это могло прийти в голову? Она звонит Оливье и оставляет на автоответчике сумбурное сообщение: так больше не может продолжаться, кто-то узнал про них, и теперь она в опасности. Ее голос сбивается, в нем слышится страх.
Когда Катрин приходит, Оливье пытается успокоить ее. Он обнимает ее, и она рыдает у него на плече. Оливье чувствует, что Катрин в панике. Поэтому делает вид, что совершенно спокоен, хотя сам тоже озадачен. Да, возможно, кто-то – скорее всего, соседи – догадался, что у них роман. В конце концов, в их районе многие знают друг друга в лицо, как в провинциальном городке. Но к чему анонимные письма? Это гнусно, подло, низко – и вместе с тем пугающе. И потом, спрашивает себя Оливье, кого мог заинтересовать их адюльтер? Ведь подобное случается сплошь и рядом!
– Но обратите внимание – в этих письмах нет никаких угроз… – это все, что он выдавливает из себя, чтобы немного разрядить обстановку.
– Какая разница? Кто-то вторгся в нашу… в мою личную жизнь, кто-то, кого я не знаю… А он знает обо мне все! Это чудовищно! – говорит Катрин, не переставая всхлипывать.
Оливье чувствует, что у нее вот-вот начнется истерика.
– Вы уверены, что не знаете его? Может быть, это ваш муж?
– Мой муж? Вы с ума сошли! Он ничего не знает. И потом, я об этом уже думала, он не стал бы присылать мне эти ужасные письма…
14
А ВДРУГ мама от нас уйдет?
С ним она выглядит такой счастливой! Я никогда раньше не видела у нее такого взгляда, наверное, это и называется «быть влюбленной»! Глаза у нее сияют так же, как у некоторых девочек из института, когда они идут на свидание со своим парнем… Со мной такого никогда не случится, я даже не понимаю, что мужчина может дать женщине… кроме этого, разумеется! Бабушка права, она потаскуха! Она всегда думала только о себе – о своих тряпках, о своем теле… А теперь вот этот мальчишка, немногим старше Тома… Моя мать – потаскуха!»
По щекам Виржини струятся слезы. Время от времени, когда они щекочут ей губы, она смахивает их. Она сидит у себя в комнате на кровати, подтянув колени к груди, и пишет. Виржини ведет дневник вот уже три года, с тех пор как на первом курсе открыла для себя Фрейда. Она подумала тогда, что дневник мог бы ей помочь, раз уж у нее нет денег на психоаналитика. Она знает, что не скоро сможет себе это позволить, так как у Салернов считается, что к психоаналитику ходят только сумасшедшие и что это настоящий позор. Правда, если бы ей действительно было нужно, она могла бы попросить у матери… Но попросить чего? Помощи и нежности, которых та никогда не проявляла, или денег, чтобы она могла поливать грязью Салернов, рассказывая постороннему человеку о мерзостях, которые она пережила? С таким же успехом она может описать все это на бумаге – так, по крайней мере, маме не придется лишать себя новых платьев!
