Наталья Троицкая - Обнаров
– Уже поздно. Восемь тридцать. Просыпайся.
Обнаров отхлебнул кофе, одобрительно кивнул.
– Ты очень красивая сегодня. К чему бы это?
– Просто утро.
Она склонилась к нему, легонько поцеловала в щеку.
– Я побежала.
Она подхватила сумочку и пошла к двери.
– Я отвезу тебя.
– Нет-нет. Я возьму такси.
– Завтра у меня спектакль. Значит, в двадцать три тридцать у служебного входа.
На кухне его ждал завтрак: овсянка и яичница с беконом, как он любил. Так всегда готовила жена. Обнаров одобрительно хмыкнул:
– Даже…
Он пошел в ванную. Помадой на зеркале было написано: «Прощай. Забудь меня».
Кровь прилила к голове. Злость вперемешку с уязвленной гордыней накатили, размазали.
– Зеркало-то зачем поганить?! Колхозница…
Горячась все больше и больше, Обнаров полотенцем остервенело уничтожал надпись, потом пошел на кухню, с размаха бросил полотенце в мусорное ведро, налил себе стакан коньяку, залпом выпил, занюхал кусочком хлеба. Помедлив секунду, он схватил тарелку с кашей и яичницу и швырнул все это в мусорное ведро.
– Пожалела.
Он оперся кулаками о край стола, согласно кивнул.
– Стерва!«…Без преувеличения, это будет очень опасный эксперимент. На грани катастрофы, – стоя на аэродромной бетонке, бодро вещал с телеэкрана известный тележурналист Валентин Седов. – Нам стали известны подробности. Принято решение смоделировать полет с повторением всех действий погибшего экипажа. Рядом с нами летчик-испытатель Игорь Леднёв. Именно он войдет в состав экипажа, которому поручено смоделировать полет погибшего самолета. Игорь Васильевич, скажите, как это будет?
– В ходе расследования катастрофы под Уральском уже пришлось отбросить множество версий. Осталась основная версия о тормозном усилии, которое и помешало машине взлететь. Мы выполним так называемый контрольный или штатный взлет, точно как предписывают инструкции. Затем на самолет установят спецаппаратуру для фиксации всех наших действий, и мы выполним шесть прерванных взлетов, повторяя разбег с нажатой педалью тормоза, выставляя штурвал, щитки так, как это делали пилоты разбившейся машины.
– Я думаю, главное здесь – вовремя остановиться, – сказал Седов. – Ведь если самолет оторвется от земли, он упадет так же, как и его предшественник в Уральске.
– Да. Это вообще противоестественное такое явление – взлет на тормозах, – сказал Леднёв. – Никто еще подобных испытаний не проводил.
– Скажите, Игорь Васильевич, вы испытываете страх перед полетом? – спросил Седов.
– У нас говорят: «Если летчик идет в полет, как на подвиг, он к полету не готов». Наш экипаж готов к полету…
Задорожная нажала кнопку пульта, и экран телевизора погас.
– Кра-са-ва… – чуть нараспев сказала она. – Вы, Игорь Васильевич, просто телезвезда! Во всех новостях, по всем каналам – ваше лицо.
– Издеваешься? – добродушно сказал Леднёв. – Я всего лишь старался выполнить твое поручение.
Леднёв сидел в низеньком кресле в углу летной комнаты, вытянув ноги и закрыв глаза. Он был уже облачен в летную амуницию. Рядом, на журнальном столике, лежал летный шлем. Казалось, комментарии Задорожной его совсем не задевают.
Она подошла к окну. Лайнер стоял на рулежке, и отсюда, из окна второго этажа, был виден как на ладони. Самолет окружало оцепление из военных и милиции.
– Что они там возятся?
– Следственный эксперимент, командир. Пока права представителям завода-изготовителя разъяснят, пока права представителям КБ разъяснят, пока права понятым и специалистам-наземникам зачитают… Следственное действие.
– Один полет, а растянули… – Задорожная нервно поиграла застежками-молниями на карманах комбинезона, надетого поверх противоперегрузочного костюма. – Бегают без цели туда-сюда. Никакой организованности у этих гражданских.
Леднёв поднялся, подошел, встал рядом.
– Не психуй, Задорожная. Я понимаю, катастрофа и все такое…Неужели мы с тобой вдвоем не поднимем эту бандуру? – он ткнул пальцем в самолет. – Полетит, как миленький! Куда денется?
– Я не о полете, Леднёв. Не сотрясай воздух. Штатный полет. Для меня, как и для тебя, никакой сложности не представляет. Задание для курсантов летного училища. Ты меня сегодня на Камергерский забросишь? Я из-за «следственного действия» машину из сервиса забрать не успеваю.
– Что там, на Камергерском? Свидание?
Дверь в летную комнату приоткрылась, и молоденький милиционер сказал:
– Извините. Летчики, пройдите к следователю. Вам, как привлеченным специалистам, права зачитают.
– Вы, Полина Леонтьевна, имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас, – шагая рядом, с легкой полуулыбкой говорил Леднёв. – Так, с кем свидание-то? Я – человек секретами проверенный. Мне-то сказать можно.
– Не томи, Леднев. Врубай форсаж.
– Полина, я на Варшавке один премиленький кинотеатр знаю. Можно сидеть в авто, смотреть кино, есть попкорн и целоваться. Как в десятом классе. Тряхнем стариной!
– Смотри, чтобы «старина» не отвалилась.К ночи собрался дождь. Немилосердные порывы ветра срывали с деревьев последние желтые листья. Мокрый шквал подхватывал их, гнал по опустевшей мостовой, швырял и топил в глянцевых черных лужах. Улица точно оцепенела. Немногие прохожие, тщетно кутаясь в воротники пальто и прикрываясь от дождя и ветра бесполезными, выворачиваемыми на изнанку зонтами, пробегали мимо и тут же исчезали, растворяясь в черноте ближайших подворотен.
Она спряталась от ветра за ствол росшей у тротуара липы, прильнула к стволу щекой. Капли холодного осеннего дождя катились по щекам, точно слезы. Минуты нудно текли. Казалось, само время приостановило свой бег, укрывшись от холода и ненастья где-то в тепле, у камина.
Внезапно улица наполнилась звонкими голосами и топотом каблучков по брусчатке. Это толпа девчонок-фанаток, посмотрев спектакль, рванула к служебному входу. Фанатки вели себя вполне пристойно. Актеров они встречали сдержанными возгласами и приветственными жестами. Все изменилось, когда появился Обнаров. Толпа взревела, завизжала, засуетилась, как растревоженный муравейник. Толпа бесновалась, выкрикивая то признания в любви, то требования, то проклятья, то опять признания и обещания. Наконец, подгоняемые непогодой, окончательно продрогнув, девчонки-фанатки разошлись, оставив на площади перед театром одинокую мужскую фигуру. На фоне помпезных зданий, величия монументов и необъятного пустого пространства улицы стоящий под дождем человек казался одиноким и жалким. Он то и дело смотрел на часы и упорно продолжал ждать, игнорируя ледяные порывы ветра и льющуюся с небес влагу.
