Анатолий Тосс - За пределами любви
Откуда же тогда раздался женский крик? Дина прислушалась: крик показался знакомым, какие-то быстрые слова, она сама не могла разобрать их надсадный, истеричный смысл. Она только увидела, как сначала эти трое внизу переглянулись, потом Линн что-то проговорила, Дина не расслышала, что именно, видела только, как раскрылись и округлились полные красивые губы.
Потом они втроем стали пятиться назад и вбок, к правой стене, именно к той, которая находилась дальше всего от двери. Зачем они отходят к ней мелкими, осторожными шажками? Зачем медленно, не спуская с Дины глаз, опускаются на колени? Она ведь хотела, чтобы ничего не менялось, когда она будет умирать у них на глазах. И почему знакомый женский голос продолжает истошно, неразборчиво кричать? Невыносимо пронзительный, визгливый, он врезался, втискивался в уши, давил на голову, корежил мозг.
– К стенке! – наконец выделилось одно, невероятно бессмысленное слово. – На колени! – еще одно слово выскочило из сбивчивого, непрерывного набора. – А то… – проскочили три буквы. А потом совсем истерично, будто голос сорвался с цепи: – Я убью себя! Убью! Я не боюсь! Я убью себя! – И все снова смешалось в нескончаемом визгливом крике.
Перо совсем близко подобралось к артерии, Дине казалось, она чувствует острую железную инородность в горле, может быть, оттого крик и получается таким пронзительным, визгливым. Зачем она выкрикивает эти ненужные, бессмысленные слова, она же хочет убить себя прямо сейчас, у них на глазах? Почему руки дрожат, откуда дикая боль в ногах, ведь она совсем не боится умереть?
Но оказывается, что не только Дина живет в перенапрягшемся, заведенном до предельной пружины теле. Оказывается, в нем обитает и другая женщина, с другим, позабытым именем, и она совсем не хочет умирать, она хочет жить, это она орет запекшимся, брызжущим во все стороны, обезумевшим голосом:
– На колени! Все трое! Быстро! Опустить головы вниз. Клянусь, я убью себя! Я клянусь, я проткну себе горло. Я уже почти там! Не смотреть на меня! Головы вниз! К полу!
У нее, у той, другой женщины, совсем иной план. Она хитрая, и план у нее хитрый, и она хочет жить и не даст убить себя.
– Тихо, Элизабет, спокойно, – шепчут крупные губы. – Не нервничай, все нормально, мы все сделаем, как ты говоришь. Только успокойся, мы ведь можем договориться, Элизабет.
Может быть, ту, другую, которая все задумала, зовут Элизабет? Какое-то знакомое имя, она слышала его много раз.
– Молчать! Я сейчас слезу со стола, а вы стойте на коленях и головы вниз. Если кто поднимет голову, я клянусь, я проткну себе горло. Я клянусь!
Ноги. Как с ними тяжело управляться, они дрожат, шатаются, подгибаются. Главное, не упасть со стола. Как же с него трудно слезть. Главное, не упасть. Они только и ждут, что она упадет.
Но она не упала. Медленно двинулась через комнату: главное – не сводить с них глаз, если кто-нибудь из них вскочит, надо успеть воткнуть себе в горло перо. Это самое главное – не дать им победить.
– Да она блефует, – заорал дебильным голосом кретин Бен. – Ты что, не видишь, она блефует. Ничего она не сделает. Я сейчас встану и оторву этой сучке ноги. Без ног ее легче будет еб…
«Он, кретин, ничего никогда не поймет», – успела подумать Дина.
– Молчи, ты что, не видишь, она в шоке. Посмотри на нее, она не в себе. Сиди, молчи. Если она убьет себя, мы все потеряем. Сиди, идиот, все из-за тебя.
Она пыталась еще что-то сказать, красивая девушка Линн, теперь уже Дине, что-то тихое, успокаивающее, попыталась еще раз обмануть, провести, захватить врасплох. Может быть, обмануть Дину ей бы и удалось, но ту, другую, живущую в Динином теле женщину перехитрить было невозможно.
Еще несколько напряженных шагов – мелких, осторожных, – рука с пером у шеи, внутри шеи, между жизнью и смертью всего несколько миллиметров тонкой живой перегородки. Взгляд расширенных, безумно выпученных глаз, следящих за каждым шорохом, за мельчайшим движением; тело, как и глаза, напряжено, сконцентрировано до мышечной судороги. Еще несколько шагов, всего несколько, и можно будет открыть дверь и броситься по коридору туда, где еще недавно находились люди. И кричать, звать на помощь, а значит, спастись. Всего-то несколько последних шагов…
Как же случилось, что силы разом оставили ее? Сначала сбился, оборвался крик, рассеялся в сразу подступившей тишине. Потом обмякли ватные ноги, рука медленно стала отделяться от шеи, вытягивая из нее железное перо, струйка крови свободно заструилась вниз из раскупоренного отверстия. А потом рука и вовсе рухнула вниз, не в силах удержаться в безопорном воздухе, и там, внизу, разжалась, а перо, вывалившись из бессильных пальцев, стукнувшись деревянной ручкой, шумно покатилось по полу.
Почему она осталась стоять посередине комнаты, обессиленная, сжавшаяся, потерянная? Неужели из-за этого уверенного, твердого, все перевернувшего разом внутри голоса? Он здесь, а значит, больше ни к чему быть сильной и решительной. Он все решит, спасет, оградит и снова принесет счастье. Счастье, без которого она не может существовать.
– Дина, я здесь, я пришел, – проговорил голос, и она повернула слабую голову и встретила взгляд Рассела, спокойный, сведенный в точку.
Он пришел, значит, услышал ее мольбы, значит, все сейчас закончится, весь этот ужас, этот кошмар. Получается, она все же выжила, она дождалась его.
– Все уйдите, – кивнул он троим, стоящим на коленях у стенки.
Они поднялись. Дина вздрогнула, отпрянула, едва не упала, все сразу расползлось, потеряло четкость.
– Рассел, – попытался сказать самый тупой из них, – я тут совершенно ни при чем. Это все…
– Уйдите, – повторил Рассел. – Закройте за собой дверь. – Они все еще колебались в дверях. – Немедленно. Все. Чтобы я вас больше не видел. И остальным скажите, чтобы не заходили.
Дверь захлопнулась. Больше никого не было, только она и Рассел. Впрочем, была ли она? Этого Дина не знала.
– Девочка моя, что они сделали с тобой? Сядь, закрой глаза, теперь все будет хорошо, я здесь, и тебе будет хорошо. Как всегда было, когда я приходил. Помнишь?
– Да, помню, – ответила Дина и сделала все, как он велел: опустилась в мягкое глубокое кресло, закрыла глаза. – Только не надо больше капельницы, – попросила она тихим голом. – Хорошо?
– Не будет капельницы, – пообещал Рассел. – Она больше не нужна. Мы переходим на другой этап, я теперь один смогу приносить тебе облегчение и счастье. Единственное, что ты должна делать, это слушаться меня во всем. Абсолютно во всем. Ты будешь?
– Буду, – согласилась Дина, ей страшно захотелось спать, будто ей дали наркоз. Напряжение последнего часа спало, осталась лишь болезненная, бессильная слабость, которую невозможно было преодолеть. Да и зачем? Вдалеке, в самой потаенной сердцевине возник едва различимый спазм, – неужели внутри нее зарождалась новая вспышка? Странно, ведь она, Дина, не в забытьи, не в бреду, наоборот, в полном сознании, а зачатки вспышки уже медленно, томительно закручивали внутри свою упругую теплую спираль, чтобы позже развернуться новой небывалой взрывной силой. «Надо же, – подумала Дина, – значит, вспышки могут происходить и наяву». Главное, чтобы Рассел находился рядом, чтобы он касался ее.
