Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
— А это — это значит только одно: я теперь твоя семья, Остин» сказала Алиса по-русски раздельно и веско, как учат детей грамоте.
10
Позвонив домой в Париж после того, как Остапа, наконец, выпустили из больницы, Алиса сказала матери:
— У меня для вас с бабушкой две новости: во-первых, в Бразилии всех собак и кошек зовут Алисами. Во-вторых, я выхожу замуж и хочу видеть здесь вас послезавтра.
В трубке долго молчали и, наконец, Елизавета Григорьевна робко откликнулась:
— Я не всегда понимаю твой юмор, девочка. Повтори еще раз поспокойнее и помни, что ты говоришь с больной старой женщиной!
— Мамуля, мы с Остином решили пожениться, понимаешь? С Остином Брауном! — Алиса подула в трубку. — Ты слышишь, мама?
Телефон снова замолчал и были слышны отдаленные голоса, восклицания и даже всхлипы. Когда Елизавета Григорьевна заговорила, голос ее дрожал:
— Прости нас, старых дур, детка. Мы просто обалдели от радости. Ведь лучше и придумать невозможно — уже и не мечтали, не загадывали!
Бракосочетание во Флоренции было скромным, никто, кроме родных, Альбертаса, Лауры и Доры не был осчастливлен приглашением.
Доктор, извинившись, что выйдет за подарком, вернулся минут через пятнадцать, заинтриговав присутствующих. Большая коробка с пышным бантом подозрительно дергалась в его руках. Алиса нетерпеливо распутала ленту, обнаружив абсолютно черного, тупомордого щенка, с большой наклейкой пластыря на боку.
— Похоже, это — дружеский шарж? — усмехнулся жених, показав на свою руку, где была знаменитая подпись.
— Ах, Остин, вовсе нет! Вышло случайно. Я узнал, что Алиса хочет черного пса. У нас есть виварий, куда собирают бездомных бродяжек, но там не было ничего подходящего. И вдруг привозят этого, еле живого, прямо из сгоревшего дома. Бедняге сильно досталось, придется еще подлечить ожог на боку. Но он уже весел и по-моему — страшно везуч.
Щенок нещадно мял толстыми лапами белую блузку невесты, стараясь лизнуть ее в нос. Алиса жмурилась и счастливо улыбалась.
— Мне сказали, что это будет овчарка, наверняка огромная, — радовался произведенному эффекту подарка Жулюнас.
— Кто бы не вырос — это будет добрая и ласковая собака по имени Том. Если в Рио гуляет свирепый кобель — Алиса, то у нас будет добряк Том!
В августе Алиса и Остин обвенчались в Париже в Русской церкви — в той самой, где четыре десятилетия назад венчалась чета Грави. А в сентябре навестили Остров, где и было получено приглашение для господина Брауна на открытие новой клиники Динстлера. Известие о бракосочетании, по негласной договоренности супругов, не разглашали среди французских друзей, но Арман Леже был в курсе дела — его источники информации работали отменно. Он придерживал новость, ожидая встретить у Йохима чету Браунов и потрясти всех известием. Но увидав одинокого Остина и переглянувшись с ним очень значительно, смолчал.
Алиса категорически отказалась составить мужу компанию. Мысль о том, чтобы произвести сенсацию на новоселье Йохима, казалась ей мало привлекательной. Остин вернулся довольный, рассказывал о новом доме и клинике Динстлера, о его жене и неожиданном деловом энтузиазме.
— Ты бы его просто не узнала! Элегантен, уверен в себе, энергия так и брызжет. И эта Ванда — плотненькая такая блондинка, глаза блестят и слушает мужа с открытым ртом.
— А красный «мерседес»? Ты не заметил у них есть красный «мерседес»?
— Да, вроде… — удивился Остап. — Арман говорил нечто вроде: «Гоняет доктор по горам на своем огненном авто, как ведьма на метле!» А что?
Алиса подошла к чернеющему окну, вглядываясь в темноту, в ту сторону, где за морем, за горами, в доме на альпийской лужайке, в синей бархатной спальне, спал, обнимая жену Йохим.
«Благодарю тебя, Господи, что все так, как есть… Что сберег, сохранил его. Что дал силу и радость — не отступил, не оставил, услышал…»
Незаметно подошел Остин, сгреб жену в охапку, тесно сомкнув за ее спиной руки:
— Не выпущу — никогда теперь не выпущу… Я становлюсь суеверным, трусливым и глупым. Не могу привыкнуть к своему счастью. Видеть тебя каждый день, каждый час быть рядом — незаслуженный, грандиозный подарок! А чем расплачиваться и с кем?
— Ты хитрющий, у тебя с Высшими силами особые счеты. За тобой числится несметное множество благородных поступков, у тебя бездна великодушия и целое море изящества! — Алиса сопровождая каждую характеристику штампом поцелуя.
— Изящества? Что-то не очень мужественный портрет получился.
— Особого такого чувства гармонии, — настаивала Алиса. — Ты не можешь поступить некрасиво не только по законам нравственности, но и от наличия какого-то глобального эстетизма. Ты будто танцуешь балетную партию где-нибудь в Ковент-Гардене или московском Большом, а действительность эта, разная-преразная, порой многопудовая, витает в твоих руках, словно кисейная Виллиса… А многомиллионный «зал» замер в восхищении!
— Эх, милая! Достаточно одного Высшего наблюдателя и судеи, что бы стараться изо всех сил. Теперь на меня будешь смотреть ты. Постараюсь не разочаровать тебя, девочка.
С первых дней их совместной жизни Алиса узнала о муже все. Не нарушалась лишь границу его «дела» и то лишь там, где Остап расставил красные флажки опасности. Алиса поняла, что любит и гарного хлопчика, уходящего на войну, и девятнадцатилетнего вдовца, потерявшего Вику, и ожесточившегося зуевского ученика, предавшего родину, чтобы помочь этой родине выжить, и того романтического Монте Кристо, который всегда восхищал ее сказочным благородством.
Алиса узнала, что остановив самоубийство Лукки и упрятав ее в Рио, Остап ринулся спасать Виченце сам, не успев организовать поддержку. Он, в сущности, уже больше чем генерал, вновь стал солдатом, отбивая у банды чужого парня. Ведь Остап знал то, чего еще не поняла Алиса: заложник был сыном ее жениха Лукки Бенцони. Это уже подоспевшая позже полиция обнаружила труп преступника и двух запертых в подвале громил, державших в заточении парня. А поблизости от места происшествия был найден безымянный бродяжка с простреленной грудью, все пытавшегося куда-то ползти.
— Эй, мужик, — сказал мне лейтенант, — ты так от страха сам до кладбища доползешь. Понимаешь, мне нельзя было засвечиваться, а я уже совсем плохо соображал… Исчезновение из палермской больницы — целиком заслуга друзей, перетащивших меня, как багаж, через океан. Я ничего и не почувствовал — только радость, увидев растерянную физиономию Альбертаса… — Остап сделал грустное лицо: — А самое страшное, знаешь, что было? Вода. Высадив тебя ночью в этом немыслимо привлекательном лиловом джемпере (кстати, я действительно тогда ограбил проститутку: подцепил девочку, заставил раздеться… выложил деньги и скрылся с барахлом), и проводив твое волнующее «мини» тоскливым взором аж до самого светящегося подъезда аэровокзала, я залез в машинную аптечку и заклеил пластырем твой автограф. Ты так потрясла меня, девочка, этим признанием, что я намеревался хранить его до гроба. Но не тут-то было — стрельба, кровища, больница, душ! Представляешь, как крутился я, сохраняя сокровище? Это был, пожалуй, самый героический поступок в моей жизни.
