Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Ладно. — Хилари слабо улыбнулась и пошла через холл к себе.
Мое сердце заныло, когда я увидела, что в походке дочери нет присущей ей грации. Но все же я была рада ее улыбке.
— Спасибо, — сказала я Тиш. — Опять спасибо. Однажды, если тебе придется оказаться на дне колодца, я брошу тебе веревку. Я просто не понимала, как… мы зарылись здесь.
— Что это было? Ссора? — спросила подруга. — У Тома оказалась припрятанная в Валдосте маникюрша? Он начал засматриваться на своих коз? Или козлов? Что? Я знаю, что это был шикарный сердечный кризис, Энди, с тобой всегда так. Мне бы хотелось, черт возьми, чтобы ты перетрусила из-за аборта, бездомных или затопленных дождями лесов Центральной Америки, но нет, у тебя вечно что-нибудь из-за проклятых мужчин.
Я хотела взорваться в ответ, но вместо этого вскинула руки и уронила их на колени; я ужасно устала и очень скучала по Тиш, не понимая этого. К тому же подруга была во всем права.
— Это была ссора, — ответила я. — Очень серьезная. Мне кажется, я уничтожила все. Но… он меня ужасно напугал, Тиш. Он не тот… Том, каким я его считала.
— Ах, Энди, — в голосе подруги была только печаль, — все не такие, какими представляются окружающим. Чарли не такой. Крис был не таким. Картер тоже. Чем же Том хуже? Вот уж Том как раз особенно „не такой". Как он вообще мог быть таким, каким ты его себе представляла?! Он просто мужчина, вот и все.
— Но это… это нечто отличное от того, что ты имеешь в виду, — проговорила я.
Внезапно мне так захотелось рассказать Тиш обо всем — о болоте, о четырех мужчинах, о том, во что они веруют и что делают, о том, что я сама делала с ними вместе и чем занималась Хилари, — так захотелось, что я начала неуверенно бормотать себе под нос какую-то чепуху. Мне хотелось всю первозданную прелесть, зеленую красоту и тайну вынести на солнечный свет ясных глаз Тиш. Я хотела увидеть все это ее трезвым взглядом. Я хотела услышать ее мягкую насмешку и почувствовать покой от ее глубокого смеха. Я взглянула на подругу и осеклась.
— Что еще такое? — спросила она, прищуриваясь. — В каком смысле „нечто отличное"?
Я понимала, что Тиш подумала о темных, противоестественных вещах, о которых говорила Пэт, и на какие-то мгновения, наверно, сочла, что подобные сплетни, в конце концов, имеют под собой основание. И тогда я осознала, что никогда не расскажу подруге все до конца.
Поэтому я описала только олениху, страдания Тома и его ярость, передала его слова о заводе, угрозы в адрес этого монстра и оскорбления, которые мы бросили друг другу. Я сказала Тиш, как сильно была напугана чем-то беспредельным, что было скрыто в Томе и что так засверкало дикостью в то утро.
Когда я закончила рассказ, Тиш помолчала некоторое время, а затем проговорила:
— Ну, по поводу завода он ошибается. И сам убедится в этом, если разберется. Но я понимаю, почему это так напугало тебя. Энди, Том всегда был таким. Рано или поздно он совершает что-то — я не знаю, что именно, — но это гонит от него прочь всех, с кем он имеет дело. Или удерживает от сближения с этим человеком. В городе просто обожают его, но никто не хочет приближаться к нему на опасное расстояние. Потому что никогда не известно, куда он повернет. Я много думала о Томе… Эта… абсолютность, эта устремленность в одну сторону, эта непрекращающаяся одержимость, присущая ему… Человек может направить все это внутрь себя, против себя или сделать оружием против других, и тогда он становится пьяницей, сумасшедшим или преступником. Но он может направить это и от себя и использовать как… таран. Я хочу сказать, для того, чтобы разрушать стены, молчание или глупость, использовать как ключ, чтобы открывать двери. Тогда он становится святым. Но никто никогда не уверен, куда повернет Том.
— Святой, — произнесла я, будто изучая и пробуя на слух слово.
— Да, именно это, думаю, я и имела в виду, — подтвердила Тиш. — Том готов совершить любую крайность, если сочтет ее необходимой. Любую. Ты сама сказала об этом минуту назад. И ты знаешь, что это правда. Все мы знаем. Подобное качество присуще не только святым, но и сумасшедшим, преступникам и глупцам. Может быть, все они — одно и то же. Таким образом, святой — это человек, который готов сделать из себя дурака, чтобы доказать, что таковые существуют. И в этом отношении Том святой.
— Господи, Тиш, я не смогла бы жить со святым.
— Да, но мне кажется, что тебе придется или пойти на это, или жить с сумасшедшим или дураком — он пока еще не преступник, насколько мне известно. Или, в противном случае, полностью отказаться от него. Готова ли ты пойти на это?
— Нет, — ответила я, зная, что это правда. Но в тот же момент я почувствовала с почти ощутимой тоской, что мне недостает Тома. Это потрясло меня, как приступ болезни. — Но я все еще до смерти перепугана от сознания того, на что он способен. Ты не слышала его, Тиш. Мне нужна спокойная карусель, а не шальные американские горки.
— Тогда ты немного опоздала с этим открытием. У тебя была самая лучшая в городе спокойная карусель в лице Картера, а ты подарила ее Пэт.
— Да. Я знаю.
— Итак… — Тиш встала и быстро обняла меня. — Как насчет моего предложения? Могу я передать Филиппе, что ты выручишь нас?
— Конечно, это весьма уместно. Битый битого везет: может быть, я смогу читать лекции и делиться собственным опытом?
— Неплохая идея.
Тиш усмехнулась и ушла.
Я убрала комнату, сложила кассеты в стенку рядом с входной дверью, чтобы наутро отдать их. Возможно, я больше не поеду на Козий ручей, но я не буду прятаться в своем коттедже. В тот момент я была так противна самой себе, как только можно вообразить; я ощущала, как мне казалось, застоявшуюся кислость своей апатии.
Издав негромкий возглас отвращения, я направилась через холл, чтобы принять убийственно горячий душ, и затем постелила свежее белье на наши с дочерью постели. Кровать я не убирала уже несколько дней.
— Мама, — позвала Хилари из своей комнаты. — Эти галифе стали очень короткими. Можно мне купить новые?
— Непременно. И, может быть, новый жакет, если он не стоит всех сокровищ мира.
— И сапоги тоже? Мне жмет пальцы.
— Сапоги тоже.
За несколько дней Хилари вновь превратилась в существо, преданное лошадям, костюмам и конюшням, трекам и барьерам. С темными волосами, зачесанными назад и аккуратно уложенными, более высокая и стройная, чем раньше, она выглядела так, будто кровь многих поколений Старого Пэмбертона текла в ее жилах. Девочка снова погрузилась в тренировки на Питтипэт, словно и не прерывала их никогда, а через неделю Пэт Дэбни посадила ее на нового жеребца — красивого элегантного гнедого с дикими глазами, такого же утонченного и прекрасного, как маленькая наездница. Его звали Дьяболо, и большую часть первого дня он провел, методично пытаясь сбросить с себя девочку. Во второй день он следовал за ней так, словно она вскормила его из бутылочки с самого рождения.
