Зое Дженни - Зов морской раковины
– Взорвать бы этот проклятый дом вместе с папашей. Я ухожу. Если хочешь со мной – собирайся.
Элиза спрыгнула с кровати, завернула, не мешкая, морскую раковину в свитер и уложила в бабушкин рюкзак еще кое-какую одежду.
Над городом лежала темно-синяя дымка. Перед самым восходом солнца мотоцикл с ревом съехал по Золотому холму вниз.
IV
На окраине города крестьянин обрабатывал на комбайне последнюю полоску земли и оглядывал из кабины свежевспаханное поле. За крестьянским двором и птицефермой – невысокой постройкой из серого камня – возвышались городские небоскребы. Заходящее солнце озаряло небо лентой алого света; резкий зигзагообразный силуэт высотных зданий вычертил на ней тысячи черных трещин, как будто снизу ленту изрезали ножницами. Крестьянин направился к своему двору, стараясь успеть домой еще до наступления темноты. С тех пор как соседи один за другим побросали свои дома, а он не остался без средств к существованию только благодаря птицеферме, ему было одиноко без них. Далекий шум комбайнов, лай собак, который ветер приносил к его подворью, когда-то раньше связывали его с другими крестьянами, пусть и жившими за холмами и полями.
Кроме рева реактивных самолетов, которые в последнее время все чаще, словно ниоткуда, взмывали в воздух и, подобно жалящему рою, проносились высоко в небе, можно было расслышать равномерный гул машин, проезжавших неподалеку по шоссе. Шум машин плотным кольцом охватил всю округу, образовав невидимую границу. Грохотание собственного комбайна показалось вдруг крестьянину неестественно громким, а когда солнце закатилось за город, призвав к себе, как послушное войско, алую ленту света, на крестьянина накатило щемящее чувство одиночества, и в том краю, частью которого он был прежде, им вдруг овладело ощущение полной потерянности.
В тот самый момент, когда крестьянин в гараже смывал шлангом с лопастей комбайна мокрую землю и приклеившуюся траву, за птицефермой появились двое молодых людей, – они торопливо шли рядом по полю, будто спасавшиеся от погони животные.
Рамон, татуировщик, волочил, шаркая по земле, парализованную левую ногу, которая казалась вялой и безжизненной.
– Не знаю, что бы Кинг Зор без нас делал, – сказала Сью и нервно поправила светлые волосы, – это движение она автоматически повторяла каждые пять минут, будто ее рука была запрограммирована на него.
– Наверное, умер бы с голоду, – ответил Рамон. – Кроме Георга, мы единственные, кто приносит ему еду.
Сью достала из нагрудного кармана рубашки бутылку и стала пить из нее небольшими глотками.
– Когда я с ним познакомилась, можно было по пальцам пересчитать людей, которые собирались под мостом. Но теперь вокруг него столько сброда! Он еще ни разу никого не прогнал. Поэтому их становится все больше.
Рамон кивнул.
– Представляешь, недавно несколько новеньких выгнали меня из трубы. Я уже спал, когда они, совершенно пьяные, заявились туда, разбудили меня и прогнали.
Во время рассказа его голос дрожал от возмущения, Рамон добавил:
– И это при том, что я уже столько лет сплю в трубе и считаю ее почти своим домом.
Поле заканчивалось ограждениями транспортной развязки. По-лошадиному вытянув шеи, Рамон и Сью посмотрели в сторону, откуда ехали машины, и, выждав подходящий момент, одновременно, будто по команде, переметнулись на другую сторону дороги, сбежали по откосу вниз и направились по узкой тропинке к владениям Кинг Зора под мостом автострады.
Территория Кинг Зора раскинулась по всей длине моста, ограниченная с обеих сторон его опорами. За ней, немного в стороне от площадки, посыпанной щебнем, проходила бетонная труба заброшенной теплотрассы. Когда Рамон и Сью спустились под мост, Кинг Зор сидел перед своей развалюхой машиной и рассеянно водил длинной палкой по тлеющим углям. Возле костра собралась группка молодых ребят, они нехотя потеснились, освобождая место Сью и Рамону. Постоянно повышая голос и перебивая друг друга, они обсуждали маршрут на сегодняшний вечер. В конце концов один из них издал крик, который еще долго эхом звучал под мостом, затем все встали, подхватили рюкзаки, баллончики с краской и, следуя зову собственных голосов, вереницей потянулись в сторону города.
Кинг Зор с улыбкой и сочувствием смотрел вслед горланящей группке, которая, будто маленькая ликующая армия, отправлялась в поход, чтобы увековечить его имя на белых стенах города и памятниках, на поездах и электричках подземки. Никто не слышал, чтобы Кинг Зор когда-нибудь говорил, что им нужно это делать. Но они с упоением занимались этим, будто исполняя чужую волю. Как только крики уходящих стихли, снова стал слышен глухой, ритмичный гул машин на мосту. Бетонный мост был как длинная серая крыша – укрытие для находящихся внизу. Сью раздала сигареты. Ее друг недавно погиб – он расписывал из баллончика стены в подземке, слишком далеко высунулся из окна электрички и зацепился за линейный столб, на котором так и повис. С тех пор Сью навещала Кинг Зора почти всегда одна, приносила ему еду и часами молча сидела у костра.
Кинг Зор подбросил в костер дрова. За развалюхой он сложил ветки и доски, собранные им во время прогулок по округе. В свете костра Сью различала четкие черты его лица, только веки немного оттянулись вниз, что придавало ему выражение постоянной грусти.
Всех переполошил неожиданный грохот, Кинг Зор вздрогнул и выронил из рук дрова. Реактивные истребители один за другим преодолевали звуковой барьер.
– Думаю, началась война. Я видела статью в газете, – сказала Сью и затянулась сигаретой.
– Война идет на юге, – сказал Рамон, – а мы в центре. Поэтому не стоит волноваться. Они просто пролетают над нами.
– И с таким шумом, – добавила Сью.
– Они сбросят бомбы на юге, а рано утром прилетят обратно, – сообщил Рамон, будто для собственного успокоения.
Вдруг Кинг Зор, до сих пор молчавший, произнес:
– Я всегда хотел жить в церкви. Здесь, под мостом, так же гулко, как в готической церкви.
Рамон и Сью не поняли, что Кинг Зор хотел этим сказать, но принялись кивать и засмеялись, будто в ответ на шутку.
Георг и Элиза провели в городе весь день. Они сняли с банковского счета все деньги, которые у них были, и пошли гулять в парк, где Элиза кормила белок орешками. Наперекор жаре они, держась за руки, бесцельно бродили по улицам. Георг чувствовал в своей руке маленькую ладошку Элизы, и ему становилось легче. На обочине они увидели птицу, которая не могла взлететь. Элиза взяла ее в руки: птица еще дышала, ее сердце бешено стучало в крошечном тельце. Когда Георг увидел, как Элиза проводит пальцем по мягкому, дрожащему птичьему брюшку, ему почему-то стало страшно.
