Владимир Гой - Лживый роман (сборник)
Как настоящий мужчина и в душе истинный офицер, он попытался оградить свою жену от социальных потрясений и взял на себя полное материальное обеспечение своей семьи. Его рабочий день начинался в шесть часов утра, а заканчивался с последним звонком клиента. Иногда приходилось выезжать вечерами и даже по ночам, но в этом тоже был свой плюс, выражавшийся в двукратном и трехкратном тарифе.
В тот злополучный вечер ему позвонили из конторы и попросили срочно выехать на вызов в Старую Ригу.
Нормунд долго не мог припарковать машину – все стоянки вдоль дороги были забиты до отказа. В конце концов он пристроил свой маленький «фордик» недалеко от «Макдоналдса», заехав одним колесом на тротуар.
К его удивлению, народу на улицах было словно на День независимости. Он вытащил из багажника сумку с инструментами, накинул на плечи теплую рабочую куртку с логотипом фирмы на рукаве и отправился разыскивать кафе, которое находилось где-то рядом с Домской площадью.
Чем ближе он подходил к центру Старого города, тем людей становилось больше. Уже у самой площади он увидел перевернутые полицейские машины, вывороченные из мостовой камни, толпу народа с одной стороны и выстроенных в ряд полицейских с другой. Стражи порядка методично стучали по прозрачным щитам черными полицейскими дубинками, у некоторых в руках были помповые ружья.
– Ну, ни хрена себе, какое-то кино снимают! – подумал он, приближаясь этой странной массовке. – Народу нагнали, и ведь это каждому заплатить надо! Я бы тоже хотел так на халяву денег получить!
И, ничего не подозревая, он спокойно пошел в образовавшийся проход между массовкой и полицейскими, по ходу набирая номер своего шефа. И тут, как по команде, прямо над его головой в сторону полицейских полетели булыжники. Тут только до него и дошло, что это совсем не кино, а что-то другое. Пригнувшись, он добежал до ближайшего дома и втиснулся в проем в стене. В это время к нему подскочили полицейские, один дубинкой прижал его горло к стенке, двое других стали заламывать руки.
– А-а! Мужики, вы что, обалдели?! Я на работу иду!
Но его никто не слушал.
Полицейская машина не была рассчитана на то количество человек, что в нее умудрились запихать. Нормунд стоял возле самого входа, скрючившись от боли в ребрах, которые ему успели намять. Он только сейчас сообразил, что ящик с инструментом у него вырвали и бросили там, где его начали крутить, а выпавший из руки телефон был раздавлен чьей-то ногой.
Вокруг все ругались по-латышски и по-русски. Мысли ошалело вертелись в голове: «Во бля, попал! Зараза! Что же делать?!» Но выхода из положения не находил.
В это время с улицы послышались выстрелы, в машине испуганно замолчали и сжались. Потом шум толпы стал еще громче, кто-то снаружи начал раскачивать машину, она наклонилась и упала набок. От удара открылась дверь, и все, кто там был, выскочили на улицу и бросились врассыпную, смешавшись с толпой. Нормунд бежал что было сил к своей машине, слыша за спиной звон бьющихся стекол и торжествующий рев толпы.
Он не хотел пугать своим видом жену и собирался открыть дверь сам, но ключей в карманах не было – их, видимо, вытащили во время обыска, и он нажал на дверной звонок.
По испуганному выражению ее лица Нормунд сразу определил – потрепали его здорово.
– Хулиганы напали?! – выдохнула она и почему-то заплакала.
– Да не бойся ты! – стал он ее успокаивать. – Не хулиганы, менты!
Но от этого она еще сильнее заплакала.
– И зачем ты с ними связался!
– Ну что ты говоришь, стал бы я с ними связываться! Не виноват я!
И Нормунд подробно рассказал, как все было. Ему стало жалко испуганную жену и приятно от того, как она за него переживает.
– Утром схожу в больницу, не волнуйся! – пообещал он и поцеловал ее в щеку.
Более-менее приведя себя в порядок, он лег в постель и попытался заснуть. Но вместо сна перед глазами мелькал какой-то хаос: камни, полиция, вопли, толпа.
Проснулся он поздно, около десяти утра, из-за того, что на улице уже вовсю сновали автомобили. Он еле встал с постели и включил телевизор, к которому не подходил неделями. Передавали новости.
После короткого сообщения о вчерашнем митинге, организованном какой-то новой политической партией, стали показывать кадры с просьбой помочь опознать человека. Как полагают компетентные органы, этот человек по телефону дал демонстрантам команду начинать атаку на полицию.
На экране Нормунд увидел самого себя, идущего между полицией и митингующими. К уху он прижимал мобильник.
Жена долго его уговаривала, умоляя уехать из страны: не дай бог примут за террориста.
– Нормунд, пойми, у них в генах течет коммунистическая кровь, тут у половины предки были красными латышскими стрелками! Тебя или пожизненно посадят, или сошлют куда-нибудь! Это все капиталистами прикидываются, чтобы украсть было легче, а чуть что – красные банты нацепят, чтобы опять к власти!
– Ну, если они красные банты нацепят, я тогда национальным героем буду, – попытался пошутить Нормунд, а сам мысленно стал собирать чемодан. Радовало только одно – он почувствовал, как сильно его любит жена.
В аэропорту Вильнюса они были уже на следующий день. Нормунд ни за что не хотел лететь один, и она полетела с ним. Дешевые билеты смогли достать только на Крит, да и с недорогими отелями там не было проблем.
Картина
Фарбус писал свою новую картину. На ней яркими весенними красками зеленел лес, прозрачное озеро отдавало бликами солнца, а на берегу с букетом ромашек стояла Она, с туго сплетенной косой вокруг головы. Лица ее видно не было, она смотрела куда-то вдаль, туда, где небо сливается с землей. Фарбус смотрел на картину, и ему казалось – если он позовет, Она обязательно обернется и скажет: «Здравствуй, наконец ты меня нашел».
В двери кто-то постучал. На пороге стоял его новый сосед Сергей, которого он знавал и раньше, лет тридцать назад. Небывалый успех на сцене, женщины, алкоголь, неудачная женитьба, опять алкоголь, медленное падение… Ему было жаль этого мужика, как и растерянного им дара. Пять латов решили все мировые проблемы Сергея, и через минуту его шаги гулко стучали по деревянной лестнице.
Заказы на портреты сыпались как из рога изобилия. Жены богатых дельцов хотели изобразить себя ню, но без жировых складок, целлюлита, морщин и всяких других недостатков, нажитых годами или преподнесенных природой. Упитанные выглядели на полотнах просто балеринами, плоскогрудые получали то, что хотели, без вмешательства хирурга, долговязые становились короче, а малорослые получали дополнительные сантиметры. Он, конечно, многое мог бы им рассказать о человеческой красоте, о соблазнительных формах крупных женщин, о привлекательной беззащитности тонких, обо всем том, что люди принимают за недостатки, но никого не учил, просто давал им то, о чем они просили. На этих картинах они узнавали себя сразу, а все остальные видели лишь отдаленное сходство, но никак не могли связать его с хозяйкой того дома, в котором находилось полотно.
