Вирджиния Эндрюс - Хевен
Я узнала, что ему действительно исполнилось пятнадцать. Он радостно улыбался, когда я шепотом произнесла, сколько лет мне, и настоял, чтобы я назвала дату рождения, будто это имело важное значение. Оказалось, что имело: мать Логана верила в астрологию. Он рассказал, как ему удалось устроиться в тот же зал, где я делала домашние задания. Я старалась заниматься в школе, чтобы домой брать не учебники, а романы.
Впервые в жизни у меня появился мальчик, настоящий друг, который не считал меня легкой добычей просто потому, что я с гор. Логан не издевался над моей одеждой или жилищными условиями. Однако с первого же дня он приобрел врагов в школе, потому что он был другим: слишком хорошо выглядел и носил чересчур «городскую» одежду. Многих раздражало, что его семья была чересчур богатой, отец – очень уж образованным, а мать – излишне надменной. Другие мальчишки сделали вывод о новичке: маменькин сынок, хотя в первый же день Том сказал, что Логан себя еще покажет. Ребята нет-нет, да и старались выкинуть против него какую-нибудь дурацкую, но не такую уж безобидную шутку. То подкладывали кнопки в спортивную обувь, когда урок проходил в гимнастическом зале, то туго связывали их шнурками, и он не успевал вовремя вернуться к следующему уроку, то наливали клей в его ботинки и разбегались от Логана, выходившего из себя и грозившего поколотить кое-кого.
Логан учился двумя классами старше нас с Томом. Через неделю он тоже ходил в джинсах и клетчатых рубашках (правда, джинсы у него были более дорогих фирм, а рубашки ему покупали где-то в Новой Англии, от какого-то «Бинза»). Но, несмотря на перемены в одежде, он продолжал выделяться среди всех. Его речь была тихой, мягкой и вежливой, в то время как другие говорили грубо, резко и громко. Логан не старался вести себя как другие ребята и не хотел переходить на их неотесанный язык.
В пятницу я, к большому удивлению Тома, не пошла в зал для самоподготовки. И, пока мы топали по дорожке, он все приставал ко мне с расспросами. Солнечный сентябрьский день выдался вполне теплым, и Том искупался в речке – как был в одежде, лишь сбросив свою стоптанную обувь. Я упала ничком на траву, Наша Джейн прижалась ко мне, а Кейт разглядывал белку, устроившуюся на суку. Том плескался рядом, и я, не вкладывая в свои слова особого значения, брякнула:
– Как я хотела бы родиться с серебристо-золотыми волосами.
И тут же прикусила язык, увидев взгляд Тома. Он вылез из воды и по-собачьи повертел головой, отряхивая капли. К счастью, Фанни здорово отстала, но и на расстоянии до нас то и дело доносился ее хохот – снизу, из-за леса.
– Хевенли, так ты все теперь знаешь? – спросил Том странным, неуверенным шепотом.
– Что я знаю?
– Почему ты хочешь иметь именно такие волосы, ведь и твои очень даже красивые.
– Да так просто, взбалмошное желание.
– Нет уж, погоди, Хевенли. Раз мы с тобой хотим остаться настоящими друзьями, даже больше чем братом и сестрой, ты должна быть со мной откровенной. Знаешь ты или не знаешь, у кого был этот серебристо-золотой цвет волос?
– А ты знаешь? – попыталась я уклониться от ответа.
– Конечно, знаю, – ответил Том на ходу. Уже давно, – тихо добавил он. – Как только пошел в школу. В туалете ребята рассказали мне, что у папы раньше была городская жена, из Бостона, и у нее были длинные серебристо-золотые волосы, говорили также, что она не смогла выдержать жизни в горах. Я все время надеялся, ты про это никогда не узнаешь. Так что брось думать, что я такой расхороший из себя, никакой я не расхороший. Во мне нет бостонской крови, никаких генов богатства, которые переходили из поколения в поколение, как у тебя. У меня на все сто процентов гены деревенщины, что бы вы там с мисс Дил ни думали.
Мне было больно слышать от него такие слова.
– Не смей так говорить, Томас Люк Кастил! Ты слышал, что нам рассказывала мисс Дил. Родители с самыми светлыми головами часто производят на свет идиотов, а идиоты могут дать жизнь гению! Это естественный путь к выравниванию. Она разве не говорила, что иногда умные папа и мама, похоже, расходуют все мозговые ресурсы на себя, а детям ничего не оставляют? И вообще, в природе все непредсказуемо. А единственная причина твоих не всегда, как у меня, отличных оценок – это слишком частые прогулы. Ты должен верить тому, что говорит мисс Дил: каждый из нас уникален в своем роде и рожден для выполнения задачи, которую лишь ему суждено исполнить. Никогда не забывай об этом, Томас Люк.
– И ты не забывай тоже, – резко произнес Том, строго взглянув на меня. – И перестань плакать по ночам о том, что ты такая, а не другая. Ты мне нравишься, какая есть. – Его зеленые глаза смотрели на меня нежно, в сумрачной тени сосновых деревьев в них играли огоньки. – Ты моя настоящая «цыганская» сестра, и ты для меня в десять раз важнее, чем моя единокровная сестра Фанни, которой наплевать на всех, кроме себя. Она меня так не любит, как ты, и я не могу любить ее так, как тебя. Ты моя единственная сестра, с которой я могу помечтать обо всем. – Том посмотрел на меня так печально, что мне стало больно.
– Том, если ты скажешь еще что-нибудь, я заплачу! Мне думать больно, что однажды ты уедешь куда-нибудь и я тебя никогда больше не увижу.
Он отрицательно замотал головой, и его волосы разлохматились.
– Никуда я не уеду, если ты этого не захочешь, Хевенли. Мы с тобой вместе навеки. Как это говорят в книгах – несмотря на любые преграды, вместе в дождь и в снег… во тьме и мраке ночи…
Я рассмеялась, хотя в глазах у меня еще стояли слезы.
– Это все слова, глупости. – Я пожала Тому руку. – Давай пообещаем друг другу, и пусть поможет нам Бог, что наши пути никогда не разойдутся, что мы не будем злиться друг на друга или относиться друг к другу иначе, чем сейчас.
Том обнял меня, и так нежно, словно я была из дутого стекла и в любой момент могла разбиться. Потом он усмехнулся и сказал:
– Когда-нибудь ты выйдешь замуж – я знаю, ты будешь говорить, что нет, но Логан Стоунуолл уже смотрит на тебя телячьими глазами.
– Как он может любить, когда совсем меня не знает?
Том спрятал лицо в моих волосах.
– Все, что ему нужно сделать, – это посмотреть тебе в лицо, в твои глаза – там у тебя все написано.
Я отстранилась и смахнула слезы:
– А на тебя папа смотрит, когда ты что-то делаешь или когда он чем-то занимается?
– Слушай, а почему ты позволяешь ему так обижать себя?
– Ой, Том… – Я припала к его груди и по-настоящему заревела. – Ну как я могу поверить в себя, когда мой собственный отец не может заставить себя посмотреть на меня? Ему, наверно, чудится во мне что-то дьявольское, потому и ненавидит.
Он гладил меня по голове, по плечу, и когда я подняла на него глаза, увидела на лице Тома слезы, будто ему передалась моя боль.
