Галина Яхонтова - Сны Анастасии
— Ты все о комплексах, о подсознании. А любовь, Игорь?
— Любовь? Настоящая любовь встречается редко. Как, впрочем, и все настоящее: красота, талант… Ты читала дневники Льва Толстого?
— Да.
— Тогда, может быть, помнишь: он высказал мысль, что в жизни на самом деле происходит только то, о чем потом хочется вспоминать. И если женщина воскрешает в памяти некоторые счастливые моменты, связанные с мужчиной, то, значит, они и были проявлением жизни.
— Счастья? — попыталась уточнить Настя.
— Если хочешь — да. Счастье — это данный нам шанс: помнить.
Она сделала затяжку и снова закрыла глаза. Из глубин памяти проступили черты Ростислава. Плотно сжатые губы, чуть насмешливые умные глаза. Силы снова покидали ее тело, и на их место приходила усталость от прожитого, вернее, от осознания того, что все лучшее уже прожито, а впереди — только мрак и туман.
Игорь вдруг нарушил молчание.
— Когда вы были близки с ним в последний раз, ты была сверху и он сказал, что счастлив. Ты не забыла?
Эти слова показались Настасье ударом молнии. Очень страшно, когда кто-то может вот так, с только тебе известными подробностями, описать тайные моменты твоей жизни. Причем как давно это было!
— По реакции вижу, что помнишь. — Игорь был явно доволен собой. — А знаешь, что тогда произошло?
— Ты о чем?
— Я снова о ритуальной индийской практике. В тантрической иконографии преобладает тип соединения бога с богиней, это значит обожествивших друг друга мужчины и женщины, когда мужчина неподвижен. В процессе совокупления он особым образом сосредоточивается на том содержании, которое формируется в его сознании. В древних текстах встречается даже конкретное выражение: „Находящийся в объятиях женщины“. В этой позиции, при совершении не только ритуальной практики, но и в так называемой жизни, проявляется то женское начало, которое существует в глубине мужского бытия. Человек ощущает внутренний процесс соединения мужского и женского начал и может сказать: „Я счастлив“.
— Все это очень интересно. Но мы все равно расстались, и, кажется, навсегда…
— Расстаться — значит забыть. А вы друг друга не можете забыть.
Настя вышла на улицу с ощущением, словно ее, как сосуд, наполнили новым содержимым, предварительно вылив старое и смыв осадок.
Игорь сумел отключить практически все ее эмоции, заменить их мертвенным штилем. Она так и не поняла, хорошо это или плохо…
В кармане жилета Настя нечаянно нащупала сложенный в несколько раз бумажный листок. Он оказался адресом Ленки и ее „братьев“. „Посмотрим, что это за „братья“, — думала Настя, входя в манящую пещеру подворотни, которая вела в небольшой внутренний дворик, затененный высокими дуплистыми липами. Она несколько раз нажала на кнопку звонка, прежде чем сообразила, что звонок не работает.
На стук вышел прыщеватый „юноша бледный со взглядом горящим“. Он ни о чем не спросил гостью. Просто жестом предложил проследовать в квартиру. Настя шла за ним и наблюдала, как смешно вздрагивают его волосы, собранные с помощью аптечной резинки в хвостик, напоминающий заячий.
В полутемной прихожей пахло восточными благовониями. Из комнаты, очевидно гостиной, периодически раздавались удары в бубен. Неровный хор голосов произносил какие-то фразы, казалось, лишенные смысла.
Проводник открыл дверь в боковую комнату и попросил немного подождать:
— Сейчас закончится занятие.
Он удалился, и Настя вошла туда, куда ее пригласили.
В комнате не было мебели. Здесь, в центре Москвы, это выглядело странным. Почти половину пола занимал старый, истертый и местами прожженный ковер, в левом и правом углах которого не слишком аккуратно были сложены покрывала и одеяла, очевидно, в темное время суток призванные играть роль постелей.
Она стояла у окна, которое выходило в глухой двор, и разглядывала листья липы. Они качались совсем близко от ее лица, и оконное стекло не мешало видеть на каждой зеленой ладони линии жизни и страсти. Настя очень любила эту породу деревьев, потому что она, почти единственная изо всех, удивляет мир пленительной и страшной чернотой, таящейся в дуплах. Каждый листок очертаниями был похож на сердце — как его упрощенно изображают художники. Когда-то во время экскурсии в анатомичку мединститута Настя видела человеческое сердце, но оно совсем не было похоже на зеленый листок.
Ленка вошла, отрешенная от мира и скорее затемненная, чем просветленная.
— Рада тебя видеть, — безучастно произнесла она. Но иначе, наверное, и нельзя было после этой групповой медитации.
Человек лет тридцати в длинном зеленом балахоне взирал на Настю, стремясь увидеть нечто.
— Познакомься, это Учитель, — представила Ленка. — А это поэтесса Анастасия Кондратенко.
— Здравствуйте.
Учитель чуть заметно кивнул головой, непрерывно перебирая деревянные четки.
— Сколько ему лет? — поинтересовалась Анастасия.
— В этой жизни — около пятидесяти.
— Как?!
— Он умеет омолаживаться, плюс правильное питание.
— Кстати, зачем ты меня звала сюда?
— Я хотела, чтобы ты сторонним взглядом просмотрела несколько наших текстов. С точки зрения стилистики. Мы готовим теоретическую базу для нашего ордена.
— И какова же концепция?
Ленка сделала вид, что не замечает иронии.
— Обретение общего сознания. Регенерация принципа племени, в котором каждый человек занят своим делом, для коего и пришел в этот мир. Кому дано быть мыслителем — мыслит, а кому дано шить обувь — шьет обувь.
— Что-то вроде улья с трутнями, работницами-пчелами и маткой?
— Не упрощай. Мы стремимся к обретению общей ауры.
— Позволь поинтересоваться, — ухмыльнулась Настя, — как вы тут существуете? В двухкомнатной-то квартирке?
— Ты о чем?
— Ваш орден — монашеский? Вы что же, приняли обет целомудрия и спите, как в пионерском лагере: мальчики — в левой комнате, а девочки — в правой?
— Мы решили эту проблему иначе. Поскольку у нас общее сознание, то все мы как бы единое целое.
— Это в каком смысле?
— У каждого из нас есть тело, но всеми телами управляет одно общее сознание. А значит, телесно мы принадлежим друг другу.
— Групповуха, значит. Не слабо.
— Называй, как хочешь… Ты прочтешь тексты?
— Да, конечно.
— Пока.
Настя шла на шумное Садовое кольцо, но ей долго еще казалось, что прохожие ощущают тонкие запахи благовоний, исходящие от ее одежды. И мужчины, похоже, готовы были устремиться за этими манящими запахами просветления.
В троллейбусе к ней подсел кто-то немытый, разящий прокисшим вином и столетней плесенью. Настя подняла глаза от трактата „зеленых“ братьев, так и не успев уразуметь, почему всем ныне живущим посчастливилось родиться не в одном из адских миров, и узнала знакомые черты.
