Элисон Келли - Святая невинность
Бретт, очарованный улыбкой, не покидавшей лица Джоанны с момента их появления в дверях китайского ресторана, только сейчас заметил, что их столик уже заставлен разнообразными экзотическими яствами.
— Ничего. Съешь хотя бы половину, а остальное я беру на себя.
— Но я понятия не имею, как пользоваться палочками.
— Это очень просто, я покажу тебе.
И после того как продемонстрировал ей технику несколько раз, накладывая еду из блюд в их тарелки, Бретт уговорил ее попробовать.
— Ты нарочно заставляешь меня мучиться, признавайся! — обвинила его Джоанна после очередной неудачной попытки доставить кусочек курицы по-сычуаньски в свой ротик. — Ты управляешься с этими штуками в десять раз быстрее и успешней, чем я.
— Что неудивительно, ведь я начал пользоваться ими еще до того, как научился говорить.
— Серьезно?
— Ну, не так рано, конечно. Но в любом случае еще до того, как пошел в школу, — улыбнулся Бретт, подзывая официанта. — Отец был просто помешан на восточной кухне, особенно на китайской. Представляешь, когда-то у нас даже был повар-китаец.
Ее улыбка исчезла, и она грустно покачала головой:
— Тебе никогда не понять, как трудно мне представить ваше с Меган детство. Мое собственное было… совсем другим.
— Принесите для леди нож и вилку, пожалуйста, — попросил официанта Бретт.
Джоанна густо покраснела.
— Не стоит смущаться, мадам. Это обычная просьба.
Официант вернулся с вилкой и ножом на маленьком подносе. А затем, протянув Джоанне запечатанный набор новеньких палочек, сказал:
— Я подумал, мадам захочет потренироваться дома.
— Большое спасибо, я обязательно научусь!
Ваша искренность и непосредственность в наши дни большая редкость, мисс.
Бретт и сам был того же мнения, но все же не смог сдержать смех, когда снова увидел залившуюся краской Джоанну.
— Прекрати, — приказала она и, не удержавшись, тоже рассмеялась. — Я уверена, что однажды сосуды на моем лице не выдержат и взорвутся…
Как только в руки Джоанны попали знакомые ей приборы, она с аппетитом и со свойственным ей энтузиазмом налегла на еду. Попробовала все семь блюд, расставленных на столе, в который раз удивив Бретта. Обычно ему попадались привереды, высчитывающие каждую калорию на тарелке. Поэтому для Бретта было настоящим праздником обедать с такой девушкой, как Джоанна. Кроме того, она совершенно не стеснялась подробно комментировать достоинства и недостатки каждого блюда. Например, «седло монгольского ягненка» Джоанна заказала бы только в том случае, если бы ей срочно требовалось прочистить мозги.
— Ты преувеличиваешь. Он не настолько острый, — сказал Бретт, защищая свое любимое блюдо.
— Может быть, и не настолько, если ты привык к подобной еде с детства, но у меня, в отличие от некоторых, не было повара-китайца.
Бретт решил не упускать возможность и быстро спросил:
— А что у тебя было?
Ее радужное настроение померкло.
— Ничего интересного.
Ее слова надолго повисли в тишине. Бретт готов был поколотить себя за то, что так неловко разрушил один из самых восхитительных ленчей в своей жизни. До этого они весело болтали и смеялись над какими-то пустяками. Пока он отчаянно ломал голову, придумывая, как отвлечь Джоанну от тягостных воспоминаний, она неожиданно продолжила:
— Мои родители были очень строгие и ограниченные. По крайней мере, такими они были со мной. Я не знаю, как они воспитывали Веру. Ей уже исполнилось двадцать три, когда я появилась на свет, и я воспринимала ее как вторую маму. В любом случае, — она вздохнула, — я была ребенком поздним, нежеланным: моей маме стукнуло сорок пять, а отцу на десять лет больше, когда родилась я.
Чувствуя, что не стоит форсировать события, Бретт запил свои бесчисленные вопросы огромным глотком зеленого чая. Он приготовился терпеливо слушать, понимая, что так он узнает гораздо больше.
— Кроме того, отец был очень набожным и строго следил за исполнением всех заповедей. По его настоянию мы читали Библию каждое утро и вечер и перед едой. По воскресеньям и по святым праздникам — еще один, дополнительный, час молитвы утром и вечером. Не стоит скрывать удивление, — грустно произнесла она. — Я знаю, это ненормально.
Бретт счел разумным воздержаться от комментариев.
— Отец был совершенно нетерпим ко всему новому. Он не позволял играть на музыкальных инструментах, смотреть телевизор или читать журналы. Мне исполнилось одиннадцать, когда я впервые посмотрела телевизор.
На этот раз Бретт не выдержал:
— Одиннадцать? Разве ты не оставалась ночевать у своих друзей? Тебя что, не приглашали на дни рождения или вечеринки?
— Я не ходила на дни рождения, Бретт. Мои родители не позволяли мне общаться со сверстниками за пределами школы, и поэтому в школе я чувствовала себя белой вороной. Несмотря на то что всегда хорошо училась и учителя из жалости относились ко мне с повышенным вниманием, я так и не завела друзей.
— Ну да, повышенное внимание учителей — заветная мечта каждого школьника!
Бретт искренне надеялся вызвать своей шуткой нечто большее, чем вялую улыбку. Он хотел видеть, как бирюзовые глаза Джоанны снова наполнятся детским восторгом.
— На самом деле я была благодарна учителям, хотя это и отдаляло меня от остальных детей. Но они часто оставляли библиотеку открытой во время ленчей, и я могла наслаждаться чтением книг, о которых мне даже мечтать не приходилось дома. Я заглядывала в энциклопедии и атласы, узнавая с каждым днем все больше и больше.
— Тебе не позволяли читать книги… Бретт нахмурился. Какая-то чушь. Речь ведь идет не о «Пентхаусе» и «Плейбое»?
Подобное предположение рассмешило девушку.
— Ты будешь смеяться, но до того, как пришла в агентство, я даже не знала об их существовании. Если бы кто-нибудь заговорил со мной об этом, я бы решила, что речь идет о чем-то связанном с архитектурой или об игрушках для богачей.
— А какие книги тебе не разрешали читать?
— Все, что, по мнению моего отца, было безбожно и аморально. Все от Шекспира до забавных комиксов. Никаких популярных журналов или брошюр. Даже ежедневные газеты подвергались строгой цензуре, и отец самолично вырезал для нас газетные статьи, которые, по его мнению, нам следовало прочесть, а остальное сжигал.
— А твоя мать? Неужели она все это одобряла? — поинтересовался потрясенный услышанным Бретт. Он не мог поверить, что на свете существуют такие деспоты.
— Бытие, глава третья, стих шестнадцатый.
Выражение лица Бретта было красноречивее всяких слов, и не успел он задать вопрос, как она уже отвечала:
