Луи де Берньер - Дочь партизана
Обычно отец паяльной лампой прогревал стульчак, но потом, когда тот вконец обгорел, переместил туалет в дом, обустроил водопроводную систему (из колодца через трубу вода закачивалась в резервуар под крышей) и установил водонагреватель. Отпала нужда скалывать лед и растапливать снег, а старый сортир назначили помойкой. Жизнь становится скучной, говорила Роза, когда из нее уходит борьба за выживание. Уже нет того восторга предвкушения, пока греется вода в огромном котле. Отцу, бывшему партизану, новая жизнь казалась странной, и он бурчал, что все превращаются в неженок.
В семье имелась старая машина – трофейный штабной «мерседес», в котором вкусно пахло красной кожей сидений. Усядешься в него и чувствуешь себя надменным властелином. Мощное, но слишком уж величавое авто не предполагало лихачества, и отец катил медленно, не глядя на обгонявшие его мотоциклетки «шкода» и «восход». На «мерседесе» он ежедневно ездил на службу в Белград и злился, когда после работы видел толпу туристов, фотографировавшихся на фоне его машины. Всякая поломка создавала уйму проблем – надо было раздобыть или изготовить нужную деталь, а семейству между тем приходилось кататься на общественном транспорте, в котором, по словам Розы, вечно воняло козами, детской отрыжкой и сырым луком. Я, как это услышал, подумал про наших тогдашних правителей-лейбористов, в частности про Энтони Уэджвуда Бенна[17]: Роза вела себя как хлыщ, который готов мириться с простым народом, пока не окажется в его гуще.
Неподалеку от дома был фруктовый сад, где Роза лазала по деревьям, а позже писала первые стихи. В один мой визит она обстоятельно декламировала свои творения на сербскохорватском и затем объясняла их смысл. Мне было хорошо: я мог долго и неприметно любоваться ее лицом – отражением чувств, в которых приоткрывалась ее душа. Удивительно слушать язык, который не понимаешь. «О господи!» – мысленно вздохнул я, когда Роза сказала, что Верхний Боб Дилан тоже балуется стишками. После нашего знакомства я сделал пару попыток осилить современную поэзию, но, признаюсь, она показалась чем-то вроде словесных нарезок или кроссвордных загадок. Хоть бы мне кто-нибудь знающий ее объяснил. В школе нам часто задавали учить стихи, но то была тягомотина с обилием рифм и строчками равной длины. Пожалуй, современная мура не по мне. Да, а стишков ВБД я так и не услышал. Может, теперь он знаменитость, кто знает.
Кстати, мне понятна Розина страсть лазать по деревьям. Мальчишкой ох уж я полазал! Недавно ездил в Шропшир и увидел, в какую громадину разросся мой любимый дубок. Давно не пробивало меня такой печалью по ушедшим дням и сгинувшему времени.
Однажды Роза получила взбучку. Лысая бабушка рассказала ей сказку об алмазе, спрятанном в яблоке, и Роза распотрошила кучу яблок в саду. Ее заставили собрать ошметки в тачку и отвезти в свинарник. Оказалось, в саду нам нравилось одно и то же. Солнечный свет, пронзавший листву. Мыши-полевки. Воробьиные свадьбы. Скворцы и дрозды, которые, не заметив тебя, усаживались на соседние ветки.
– Когда-нибудь свожу тебя в Шропшир, в свое детство, – сказал я.
Роза обрадовалась, но мы так и не съездили. Трудно выкроить время на путешествие с отставной югославской проституткой, если поглощенная вязанием Огромная Булка требует, чтоб ты вымостил дорожку и сводил дочь в кино. Жизнь с Розой проходила в подвале бесхозного грязного дома, а потом я отправлялся в узилище гламурного Саттона.
Однажды Роза пережила жуткое потрясение, а началось все с лошади.
В саду она подбирала падалицу, и вдруг кто-то пихнул ее в плечо, а затем дернул за рукав. От неожиданности Роза вскрикнула, чем насмерть перепугала огромную ломовую лошадь, которая, всхрапывая и взбрыкивая, пустилась наутек. Во рту коняги торчал клок шерсти, выдранный из Розиного красного свитера.
Роза тоже рванула прочь, но у калитки столкнулась с запыхавшейся пожилой крестьянкой, спросившей, не попадалась ли ей кобыла, которая к тому времени уже не таясь угощалась яблоками.
В общем, усатая тетка предложила Розе прокатиться верхом, и оробевшая девочка не смогла отказаться. Чтобы оседлать рослую кобылу, вначале пришлось залезть на калитку, после чего Роза приказала себе не дрейфить и вцепилась в лошадиную гриву. Кобыла вроде как вознамерилась куснуть ее за ногу, но тетка успокоила – дескать, нет, просто обнюхивает, знакомится.
Трюхая по дороге, объевшаяся яблок лошадь беспрестанно пускала ветры, что веселило Розу, но оставляло равнодушной хозяйку. «Ну, пожалуй, хватит, – наконец сказала тетка. – Иначе тебе далеко возвращаться, да и вон, кажись, дождь собирается».
Разохотившаяся девочка вымолила обещание, что как-нибудь потом ей снова дадут покататься. Кобылу звали Россия – видимо, потому, что была очень большая, доставляла кучу неприятностей и вечно лезла куда не просят. Спешиваясь, Роза подвернула лодыжку, маленько поплакала и захромала домой.
Она прошла всего полпути, когда с громовым треском разверзлись хляби небесные. Дождь лил стеной, но с распухшей лодыжкой не побежишь, и Роза укрылась в сарайчике на обочине, битком набитом соломой. Она боялась крыс, однако влезла на соломенные вязанки.
Досадуя, что так быстро закончилось катание и так некстати застигло ненастье, Роза больше удивилась, чем испугалась, когда в соломе заметила чью-то руку, смахивавшую на хилую желтоватую лапу.
Она откинула пару вязанок… Короче, там лежал мертвый бродяга. Поначалу Роза подумала, что дяденька, раззявивший посиневшие губы, спит, и вежливо притихла, чтобы его не разбудить. На шее у бродяги висела картонка, на которой было коряво выведено: «Узник Ясеноваца. Герой Сопротивления», на груди – медаль с красной колодочкой. Седая борода в следах рвоты. Рядом валялась коричневая бутылка – как позже выяснилось, из-под промышленного пятновыводителя. Роза ее понюхала – пахло вкусно. К счастью, бутылка оказалась пуста, глотнуть было нечего.
Потом Роза попыталась завязать беседу и вот тогда-то уразумела, что перед ней мертвец. Забыв о своей хромоте и дожде, она пулей вылетела из сарая и рванула домой.
Ей здорово досталось от родителей – они перенервничали. Уже оделись и собирались ее искать. Особенно бесновался отец, в грозу мнивший себя под артобстрелом. Роза пыталась рассказать о встрече с мертвецом в сенном сарае, но ее обвинили в злостном вранье и лишь потом поверили, услышав, что покойника зовут «Узник Ясеноваца», ибо такое выдумать невозможно.
Позже полиция установила, что бродяга и впрямь был бойцом Сопротивления, попал в плен, а после в хорватский концлагерь Ясеновац. В справочнике я прочел, что там убили около тридцати пяти тысяч сербов. Гестаповские инспекторы были потрясены. В штат лагерной охраны входили монахи-францисканцы. Я был среди тех, кого не особо удивил распад Югославии, ибо Роза предрекала, что по смерти Тито он случится. Правда, сначала я усомнился: нас же уверяли, что это многонациональный рай, где царят гармония и взаимопонимание.
