Лора Брантуэйт - По воле богов
Эта ревность помешала ему полюбить брата и ощутить его ответное тепло.
Фанатичная влюбленность девчонок-ровесниц тоже не дала ему представления о том, что такое любовь.
Он с гордостью говорил приятелям, что сам-то никогда не влюблялся, и понимал при этом, что пытается выдать свое несчастье за большое достижение.
Душа его глухо тосковала по этому чувству и разбавляла желчью все его мысли и слова. Какая разница, что думать, делать, говорить, если все равно любви не будет?
Во внешний мир Кристиан нес философию того, что любовь – мистификация, миф, который культивируется среди наивных барышень и помогает затащить их в постель. Как будто отрицание ее существования могло ослабить его глубоко спрятанные страдания.
А потом в его жизни была Луиза.
Впервые он увидел ее перед фонтаном, который красовался в центре университетского дворика. Совсем юное, ангелоподобное создание, медового цвета кудряшки, и в глазах будто отражается бегущая вода. Она настолько резко отличалась от молодых женщин, которых он привык делать своими, что внутри поселилось какое-то томительное беспокойство, и все его подружки сразу потеряли половину лоска.
Он хотел ее .
Что-то подсказывало ему, что с ней возможно испытать то самое чувство, от которого он бежал и которого жаждала его душа.
Она действительно его любила. Он ярко это ощущал. Но сам любить не умел и боялся.
Он старался хранить ей верность – поначалу, а потом «опомнился»: ведь нужно доказывать себе, что по-прежнему свободен! То, что любовь – это еще и большая несвобода, вызывало в нем глубокий протест.
Он хотел бы любить ее, но не знал как, и оттого мучил, а когда Луиза взбунтовалась, испытал искреннее отчаяние. Он вел себя с ней так, как вел бы с любой другой женщиной, не понимая, что это неприемлемо не только для отношений любви, но и брака вообще.
После разрыва он переживал не меньше, чем она, но зашивал эту боль еще глубже. У него даже поубавилось женщин: не всем под силу терпеть тот яд, который Кристиан носил в себе и щедро изливал на окружающих. Отношения с миром стремительно портились.
И вот судьба дала ему шанс. После первых переговоров с профессором Хаксли он напился от радости.
Снова в его жизни появится Луиза. Еще один шанс. Шанс на что – полюбить, быть по-настоящему любимым, исправить прежние ошибки или доказать себе невозможность существования любви – он не знал.
Она стала старше, и это прекрасно. В глазах появилась усталость, которой прежде не было, но руки ее так же тонки и пальцы так же красиво обнимают стакан – это всегда его восхищало.
Сидя рядом с Лу в самолете, Кристиан чувствовал едва ли не физически, как паучок неразрешенных отношений плетет между ними клейкую прочную паутину, и почти получал от этого удовольствие.
Все изменится. Не ясно как. Главное – ничто уже не будет по-прежнему.
Он коснулся ее руки – во второй раз за сегодня. Она задремала и не могла отдернуть ладонь. Семь тысяч метров до земли. Облака толпятся далеко внизу. Необъятный воздушный океан омывает такие тоненькие стенки самолета – страшно. Кристиан улыбнулся. Действительно страшно. Он бы хотел «умерли в один день» только после «жили долго и счастливо».
Джил не знала, сможет ли она пережить все это свалившееся на нее счастье. Радостного предвкушения приключений не омрачал даже озабоченный взгляд отца. Она совсем скоро окажется в Индии. Джунгли, слоны, кобры, буйный мир, полный опасностей, и древний город ждут ее.
Ничего более прекрасного и представить себе нельзя!
В последнее время в ее жизни было не так уж много светлых впечатлений. Последняя абсолютная радость, которую она помнила, – это вечер перед первой поездкой в летний лагерь.
А потом мир обрушился на нее лавиной, где перемешалось все: зависть, интриги, ложь, сальные шуточки и неприкрытая похоть, предательство и маскарадная тяга показаться кем-то другим.
Для выросшей в неге, среди добрых сказок, книг по истории Древнего мира и комнатных цветов дочери доктора гуманитарных наук и преподавателя музыки это был тяжелый удар. Подростковый кризис Джил проходил малозаметно для окружающих и представлялся исключительно замкнутостью и необщительностью.
А потом, годам к пятнадцати, Джил, что называется, «слетела с катушек».
Отец и мать были в ужасе, глядя, как одевается их чадо, с кем она уходит гулять и с какой скоростью гоняет на мотоцикле. Им было невдомек, что Джил избрала это оригинальный способ, чтобы спастись от того, что считала залепившей мир грязью.
Она наносила на лицо боевую раскраску в черно-фиолетовых тонах, красила коротко остриженные волосы в тон и откуда-то выкапывала черные комбинезоны и драные куртки. Никто бы не догадался, что для нее это способ быть пугающей и неприятной – чтобы школьные шлюшки не набивались в подруги, как к смазливой приманке для парней, а парни не норовили зажать где-нибудь в углу.
Так получилось, что друзья-панки виделись ей честнее и лучше, чем детки хороших родителей из элитной школы, которую она волею профессора Хаксли и миссис Хаксли посещала.
Джил покосилась на дремлющего рядом отца. Он даже не подозревает, какая жизнь начинается у сына или дочки банкира или политика, когда за папой закрывается дверь. Или когда юное чудовище оказывается вне стен отчего дома… А узнал бы – не поверил или впал в мизантропию. Вероятно, понадобилось бы медикаментозное лечение.
Джил не могла спать в самолете: будоражило кровь ощущение опасности и своей хрупкости. Поэтому сейчас она смотрела в книжку, но книжка ей не нравилась: она была с претензией на интеллектуальность и принадлежность к альтернативной культуре. На каждой странице раз по пятнадцать повторялось слово «таблетки».
Джил принципиально отвергала наркотики и отдавала предпочтение старому доброму алкоголю.
Ей удалось пронести в сумке фляжку с виски – в кокетливом пакетике от фирменного белья.
Она считала это большим личным достижением.
Книгу Джил на самом деле собиралась писать, ибо считала, что каждый человек должен оставить после себя в этом мире что-то хорошее. Пока ей это не удалось, те полуученические статьи, которые она писала, вряд ли можно с гордостью назвать своим наследием. Еще меньшим благом для человечества можно считать те переживания, которые она доставляла отцу и матери. Они, бедные, думали, что дело в них. Что бунтует она против них.
На самом деле это был бунт против несовершенного мира.
Джил с любопытством оглядывала своих спутников, не делая из своего внимания тайны.
Доктор Тим и доктор Брайан похожи той похожестью, какая присуща людям, долгое время прожившим в браке. Но ведут себя вполне сдержанно. Если они и гомосексуалисты, Джил не имела ничего против.
