Елена Арсеньева - Любушка-голубушка
– Но как же… – простонала Элька, но Денис молча подхватил ее с дивана и не то повел, не то поволок в прихожую. Ноги ее заплетались, она часто-часто всхлипывала, словно задыхалась, а Люба шла следом, чувствуя невероятное облегчение от того, что они уходят, наконец уходят… честно, в самой глубине души еще гнездился страх, что они прокрались в ее квартиру вовсе не для того, чтобы наплести черт знает чего про Женьку, а чтобы ее, Любу, схватить, связать, ограбить, – и поэтому она шла, особо к ним не приближаясь, а по пути прихватила со столика тяжеленную чешскую вазу. Ей исполнилось уже сто лет в обед, вазе в смысле: чей-то подарок на их с Виктором свадьбу. Ваза была очень тяжелая, да еще и сделанная в виде суковатой дубинки. Если бы Денис внезапно обернулся и кинулся на Любу, она так и врезала бы ему, честное слово! Вот хватило бы сил ударить человека!
Честно, она так злилась на них из-за Женьки, что на минутку даже захотела, чтобы он обернулся!
Однако Денис так и вышел вон, не оглядываясь на Любу. Не удостоил, так сказать, и взгляда. Понятно, что никакого там «до свиданья-извините» она не услышала. Да и ладно, не больно-то и хотелось, провалитесь вы пропадом!
И вот незваные гости, которые и впрямь оказались хуже, гораздо хуже татарина, провалились-таки: вышли за дверь, и Люба поскорей захлопнула ее. Повернула ключ во внутреннем замке и не удержалась, припала к двери ухом. Гости медленно спускались. Громко, отрывисто цокали Элькины каблуки. Потом вдруг раздался ее голос:
– Ну на самом деле ее можно понять…
– Ладно, посмотрим, – неопределенно отозвался Денис, и Любе стало стыдно подслушивать.
Отошла от двери, пожала плечами… и взглянула на часы.
Да боже ты мой! Она ж опаздывает-таки! А Степа должен сегодня мясо привезти! Небось уже привез и ждет свою продавщицу!
И Люба метнулась в ванную, позабыв обо всем на свете, кроме того, что надо скорей, скорей, скорей бежать в рынок.
Если бы она знала, что ее там ждет!..
Черно-белое кино воспоминанийК вечеру и в самом деле заснежило. Небо сначала побелело, а потом стало мутно-оранжевым, будто подсвеченным заревом пожара, и посыпались влажные, тяжелые хлопья.
Ермолаев после ужина курил на крыльце. В дом идти не хотелось, но выглянула Люба и напомнила, что он собирался посмотреть фильм, который как раз сейчас начинается. С утра хотел, теперь уже расхотел, но Виктор замерз в одной только меховой безрукавке и, бросив окурок – огонек утонул в свежем снегу, – вернулся в дом.
Люба и дети уже сидели у телевизора: начинался «Крепкий орешек», который они просто обожали. Ермолаев посмотрел на экран, побродил по комнате и ушел в кухню.
– Что не садишься? – спросила вслед Люба, и он буркнул:
– Попить.
Жена поднялась, пошла за ним и стала предлагать то холодного молока, то чаю, то вчерашнего компота. Такая заботливость была привычной, но сегодня глухое раздражение томило Виктора до того, что ныло под ложечкой, и он, не отвечая Любе, зачерпнул из ведра и стал пить ледяную воду. Сразу заболели зубы, и лоб заломило, и заледенело все внутри, но он все пил и пил, пока не убедился, что Люба вернулась в комнату и прикрыла за собой дверь.
Ермолаев положил на ведро крышку, поставил на нее ковшик и раздернул цветастые занавески на окне. Ему вдруг остро захотелось посмотреть на звезды, но звезд не было видно. Небо по-прежнему оставалось тусклым.
Ну откуда столько снегу привалило? Кому он нужен – теперь-то, в конце марта? Дорога ложка к обеду – до января обжигал сухой, колючий мороз, снега почти не было, и только мело по земле какую-то белую пыль, да и позже зима снегопадами не баловала, а тут вдруг прорвалось. Зачем?.. Лишний он, ненужный, как лишнее, ненужное, чуял Виктор Ермолаев, было то, что с ним делалось. Но почему-то именно этот заволокший голову туман казался ему сладким, а все остальное представлялось досадной помехой.
Он вернулся в дом. Брюс Уиллис уже начал наводить порядок и гнуть в дугу отвязных террористов. Ермолаев этот фильм четыре раза смотрел, посмотрел бы и пятый, но сейчас мельтешенье фигур на экране почему-то удручало его, он ушел в спальню и лег, хотя едва пробило девять.
Снег прижимался к стеклу большой мягкой лапой. Свет уличного фонаря бледно отражался в круглом черном боку высокой печки. В маленькой комнатке было душно и жарко. Виктор сбросил с себя одеяло, но, услышав шаги жены, снова натянул его и отвернулся к стене.
Кровать легко колыхнулась под телом жены, и напряженного плеча Ермолаева коснулась ее ладонь:
– Ты что? Заболел?
– Устал… – невнятно произнес Виктор, уткнувшись в подушку. – Голова…
– Говорят, тебя телевизионщики сегодня снимали? – с улыбкой в голосе спросила Люба. – Смотри, чтобы снова там чего-нибудь не напутали, а то опять не будешь знать, как оправдаться.
Ермолаев даже ногти в ладони вонзил, чтобы не обрушиться на жену. Как она смеет?! Да разве Снегурочка может что-нибудь напутать или нарочно подтасовать факты?! Люба ничего не понимает. Ну зачем не в свое дело лезет?
Обычно она была сдержанной, как бы чуточку прохладной, а сегодня что-то липла неотвязно. То руку на плечо положит, то по голове погладит. Никто не знает, каких сил стоило Виктору сдерживаться, не тряхнуть брезгливо плечом, чтобы сбросить эту неприятную руку, не ругнуться: отстань, мол, отцепись, отвяжись, изыди!
Наверное, такое ощущение знакомо всем мужчинам, женатым уже много лет. Ермолаев никогда не задумывался о том, что тринадцать лет – это много. Сейчас казалось – бесконечно. Как он выдержал?
– Забавно, что мирская слава настигла тебя именно на той работе, к которой так не хотели подпускать родители, – заметила Люба, которая, конечно, была в курсе того, что ему запретили когда-то идти в автодорожный техникум. – Жаль, что они уже не смогут эту передачу посмотреть… – Она усмехнулась.
Родители умерли несколько лет назад. И Ермолаев вдруг почувствовал себя страшно оскорбленным из-за того, что Люба усмехается. Над ними, что ли?!
Он знал, что это глупости, что зря цепляется, но ничего не мог с собой поделать. И зачем она пристала? Сколько раз Виктор уходил от телевизора и ложился спать пораньше, потому что вставал раньше всех в доме… Завтра, правда, выходной, но зато он устал, он так устал сегодня…
Чует что-то, да? А что чуять, когда он и сам не понимает, что с ним творится?
Любина рука мягко скользнула под одеяло.
Виктор делано всхрапнул. Ч-черт, как нелепо… так вот чего она хочет, оказывается! Сколько раз она вот так же начинала демонстративно посапывать, изображая ужасную усталость. А теперь и Виктор пустился на бабьи уловки!
Вынужден был пуститься. Потому что не хочет – жену не хочет. А хочет он… Он оборвал свои крамольные мысли. Побоялся – вдруг вырвутся наружу?! Вдруг Люба их поймет?! Догадается о них?
