Елена Ласкарева - Наваждение
— Да уж хотя бы по литературе. — Мать недовольно закатила глаза. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. Игоречек, ягодка моя, неси книжку, что там вам задали?
— Внеклассное чтение. Мы Андерсена проходим. Только пусть Катька сама мне вслух почитает, — нахально заявил братишка.
— Почитай ребенку, Катерина, — распорядилась мать. — А я пошла, мне в вечернюю нынче. Да смотри не халтурь: чтоб с выражением!
— Хорошо, — не обижаясь, улыбнулась Катя. — Мы будем с выражением. Да, Игоряшка?
— Угу, — кивнул мальчик, забираясь с ногами на тахту.
Катя прокашлялась.
— Ганс Христиан Андерсен. «Русалочка», — объявила она строго и суховато, как конферансье, а потом перешла на другой тон — взволнованный, немного загадочный.
Ведь перед ее младшим братишкой открывалась трогательная и печальная история, которую и она, малышкой, читала, да успела подзабыть.
— В открытом море вода такая синяя, как васильки, и прозрачная, как чистое стекло, — но зато и глубоко там! Так глубоко, что ни одной цепи не хватит, чтобы якорь достал до дна, а чтобы измерить эту глубину, пришлось бы громоздить друг на друга невесть сколько колоколен. Вот там-то и живут русалки.
Игорек недовольно прервал ее.
— Вранье! — решительно заявил он. — Так не бывает!
— Ты не веришь в русалок, Игоряшка?
— При чем тут русалки! Я про много колоколен.
— Чем же они тебя не устраивают?
— Ну вот скажи, наше Рыбинское море глубокое? Нырять мне туда запрещаете?
— Очень глубокое. Потому и запрещаем.
— А из нашего моря колокольня торчит?
— Что, сам не видел?
— Ну вот! И то верхушка виднеется! А там — друг на друга много колоколен. Ясно, вранье!
— Так это же сказка. В ней не обязательно как в жизни…
Катя примолкла, вспомнив знакомый с малолетства пейзаж, который всегда навевал ей грусть и грезы.
Сиротливо высится над голубой гладью нашего рукотворного моря верхушка затопленной звонницы.
Мне, как всегда, чудится, что там рядом, у подножия колокольни, под толщей водохранилища, скрывается самый прекрасный в мире храм. Я даже не знаю, с чем сравнить его…
Он лучше знаменитого разноцветного московского, носящего имя Василия Блаженного, который стоит на Красной площади. Тот — слишком веселый.
И — несомненно лучше того огромного и торжественного храма Христа Спасителя, который когда-то взорвали, устроили на его месте бассейн, а теперь решили восстановить. Тот — чересчур пышный.
К несчастью, наше Рыбинское водохранилище — не плавательный бассейн, его так просто не осушить. Да и конечно, не собирается никто этого делать. Столько сил было положено когда-то, чтобы его создать!
А мне кажется, что это просто надругались над Волгой. Текла она себе всегда и утоляла жажду, и на всех ее щедрости хватало. Зачем понадобилось волжскую воду еще и хранить? Хранилище… хоронилище… кладбище…
Видно, так и оставаться навеки моему храму под водой. Только стайки юрких серебряных плотвичек будут вплывать и выплывать через его окошки.
А мне бы хотелось венчаться именно в нем…
Жаль, что свечи не смогут гореть под водой…
— Игоряшка, поросенок, ты куда это крадешься? — очнулась Катя, заметив, что братишка воспользовался ее задумчивостью и по-пластунски ползет к выходу. — А внеклассное чтение?
— Да ну его! — Застигнутый врасплох, Игорь поднялся на ноги и отряхнулся. — Мамка ушла, никто ругаться не будет. Пойду в футбол погоняю.
— Вот хитрый! А если я нажалуюсь?
Маленький дипломат тут же обнял сестру и льстиво чмокнул ее в одну щеку, потом в другую. Затем, для верности, еще и руку ей крепко пожал:
— А вот и нет! Ты не ябеда, ты свой парень. Я бы с тобой, Катька, даже в разведку пошел! Ты уж сама эту фигню прочти, потом мне перескажешь, угу? А то, если я пару схвачу, влетит-то от мамки не мне — тебе!
— Ишь ты, все рассчитал! — упрекнула Катя беззлобно, только для порядка.
А потом все-таки безропотно стала читать сама, тем более что под окошком, через которое она ночами уходила к Диме, уже толпились, перебрасываясь мячом, Игоревы сверстники.
Сестра понимала: когда тебя ждут — невозможно усидеть дома. Пусть бежит! Для него постоять на воротах так же жизненно важно, как для нее — посидеть на тех памятных качелях.
Люди, явившиеся на свет ранней весной, под знаком Рыб, умеют войти в чужое положение. Наделенные врожденным даром сочувствия и сострадания, они всегда готовы прийти на помощь.
А сказка-то оказалась вовсе не фигней. История, как выяснилось, была совсем не детской и тем более — не для пересказа на уроке внеклассного чтения: это было бы даже кощунственно.
Чтобы малыши, ни разу еще не влюблявшиеся, говорили о таком вслух у доски? Чтобы им за это ставили оценки? Неправильно. Немыслимо. Ведь Андерсен рассказывает о большой любви, о преданности, о великой жертве…
«Русалочка» захватила ее, даже описания природы казались ей особенными.
«Солнце только что село, — читала Катя, — но облака еще сияли пурпуром и золотом, тогда как в красноватом небе уже зажигались ясные вечерние звезды…»
«Совсем как тогда, в наш прощальный вечер… Прощальный, но первый… Первый — но вечный! Вечный вечер… это почти строчка для песни. Может, Диме понравится, и он когда-нибудь использует… Только откуда мог о нем узнать Ганс Христиан Андерсен? Как будто подглядел…»
Повинуясь фантазии великого сказочника, которая вдруг оказалась столь созвучна ее собственным мыслям, чувствам и даже воспоминаниям, она словно перенеслась со своей тахты в пучину моря, но уже не их пресного, искусственного, а холодного и бурного, северного, соленого.
То море было населено молодыми и старыми русалками и водяными ведьмами, в его глубинах переливались жемчужные ракушки и норовили обвить и задушить тебя устрашающие полипы, по его поверхности плавали гордые парусные суда, а на берегах высились королевские дворцы с лестницами, сбегающими прямо к воде.
Она почувствовала себя той самой Русалочкой, которая впервые поцеловала своего принца, когда ей исполнилось пятнадцать лет…
Боже, опять совпадение, вот чудо-то! Русалочка была бы восьмиклассницей, если б училась в школе…
Все люди, рожденные под созвездием Рыб, наделены живым воображением и склонны больше жить мечтами, чем реальностью. А тут еще вымысел оказался таким правдоподобным! Как же не подпасть под его чары?
«Каждый раз, как ноги ее касались земли, ей было так больно, будто она ступала по острым ножам…»
Катя тут же припомнила, как стерла ноги до крови в тот вечный вечер непривычными, неудобными Лидиными туфлями. Как будто и она тогда только что рассталась с рыбьим хвостом и впервые ступила из воды на сушу…
