Николь Фосселер - Сердце огненного острова
Якобина хотела покачать головой, но не смогла из-за нового приступа дурноты.
– Не… могу, – пробормотала она. – Мне так… плохо.
Некоторое время в каюте стояла тишина. Слышались лишь шум ветра и грохот волн об обшивку парохода. Стук туфель о пол, шорох ткани и суетливое движение рядом с ней заставили Якобину открыть глаза. Из-под тяжелых век она увидела, что Флортье, задрав юбки, перелезает через нее и хочет лечь в узкую щель между ней и стенкой.
«Не надо. Уйди». Якобина не проговорила ни слова; у нее ни на что не осталось сил. «Не надо. Уйди». Она лишь жалобно заскулила, когда Флортье вытянулась рядом с ней. Она была такая теплая, слишком теплая и источала слишком сладкий цветочный аромат. Якобина никуда не могла от него деться, как бы ей этого ни хотелось. Она почувствовала себя загнанной в ловушку, захваченной врасплох. Она не привыкла к телесной близости другого человека и не хотела привыкать. Она отчаянно хватала ртом воздух, когда Флортье обняла ее рукой за талию, а другой погладила по грязным волосам. А еще она пыталась спрятаться от дыхания Флортье, шептавшей ей на ухо: «Бедная Якобина. Бедная девочка. Завтра тебе станет легче».
Жесткий, болезненный комок вырос в ее груди, поднялся в горло, едва не задушил, а потом лопнул и вылился наружу бурными рыданиями. Сначала судорожные и жалобные, они мало-помалу, постепенно несли с собой облегчение, позволяли легче дышать.
– Слушай, я расскажу тебе одну историю, – шептала Флортье. – Когда мне было пять лет, отец купил мне платье. Бархатное, необыкновенно красивое, красное как мак, с длинной и широкой юбкой. Ни у кого не было такого! Когда я кружилась, юбка развевалась. Я кружилась все быстрее и быстрее, и подол поднимался все выше, пока не стал похож на цветок мака. Тогда я закружилась еще быстрее, мне стало нехорошо, но я просто не могла остановиться. – Она сделала эффектную паузу.
– И что тогда? – прошептала Якобина.
– Тогда? Тогда я шлепнулась на задницу. Мне было жутко плохо, и у меня еще долго в глазах прыгали зайчики. – Флортье хихикнула. Губы Якобины тоже раздвинулись в улыбке.
Она улыбалась еще и оттого, что качка немного утихла, а теплое тело Флортье несло покой. Оттого что рука, гладившая ей волосы и утиравшая ее слезы, и нежные слова Флортье тоже успокаивали душу.
И все это просто потому, что Флортье была рядом, осталась у нее.
6
Утренний воздух на пустой палубе был полон живительной свежести, как запах мяты. Якобина нерешительно вдохнула его, словно опасалась, что ее снова стошнит. Но ее голова осталась ясной, и тогда она задышала полной грудью. Слабость в коленях еще не прошла, но силы уже вернулись, и она чувствовала себя родившейся заново.
Ярость стихий улеглась. «Принцесса Амалия» бодро плясала на волнах, омывавших ее корпус. С грубоватой лаской, словно извиняясь за свое недавнее буйство, ветер теребил подол юбки Якобины и полы распахнутого жакета. Лишь когда из строгой прически выпала прядь, Якобина спохватилась, что забыла надеть шляпку. Возвращаться из-за этого в каюту не стоило – никто, кроме нее, не выйдет на палубу в такой ранний час, а утреннее солнце было еще бледным и слабым. Якобина недовольно поморщилась, сердясь на себя за такую небрежность, вышла из-под маркизы, но через пару шагов замерла.
На фоне светлого неба вырисовывалась женская фигурка. Наклонившись вперед, Флортье стояла у рейлинга, положив на него руки, а на них – щеку; ее приподнятая попка шевелилась из стороны в сторону, и подол платья, голубой как море, с ярко-красной каймой покачивался в такт. Словно танцуя, она ритмично ставила ноги то на пятку, то на носок. Ее волосы, рассыпанные по спине и плечам, шевелились от ветра, словно жили собственной жизнью. Потом Флортье выпрямилась, оперлась на рейлинг, встала обеими ногами на нижнюю перекладину и потянулась к небу, словно хотела улететь в него.
Якобина попятилась на цыпочках назад, замерла, но не смогла заставить себя подойти к Флортье. Благодатная близость, накануне казавшаяся такой естественной, теперь вспоминалась почти как болезненный бред. Не зная, что делать, Якобина нерешительно переминалась с ноги на ногу.
Флортье повернула голову; волосы ожили на ее плечах.
– Якобина! – воскликнула она; голос радостно взмыл ввысь. Ее лицо, золотистое от солнечных лучей, озарилось улыбкой, в глазах зажглись искорки. – Доброе утро!
Сердце Якобины учащенно забилось. Она смущенно подошла к рейлингу.
– Доброе утро! – тихо ответила она.
– Как хорошо, что ты поправилась! – Флортье лихо соскочила на палубу и убрала с лица упавшую прядь. – Хотя ты еще чуточку бледная!.. Но уже все нормально, да? – Она ласково погладила Якобину по руке.
Якобина кивнула и с опаской посмотрела на волнистую поверхность моря.
– Я… мне хочется тебя поблагодарить. За то, что ты вчера… ну… – неуверенно проговорила она.
Флортье закусила нижнюю губу и сдержанно улыбнулась, но было видно, что она обрадовалась.
– Я делала это от души! – Опустив голову, она тихо добавила: – Мы ведь подруги. Или нет? – Она прямо посмотрела на Якобину, и в ее глазах читалась невысказанная мольба.
Якобина отвела взор и стала тщательно расправлять указательным пальцем складку на блузке, а сама в это время подыскивала нужные слова.
– Видишь ли, Флортье, дело в том… ну… я… боюсь, что я не очень-то умею дружить. – Она плотно сжала губы.
Флортье тихонько и лукаво засмеялась.
– Боюсь, что и я тоже не умею!
Якобина вопросительно подняла брови. В ее представлении Флортье была одной из тех симпатичных девушек, у которых всегда много подруг. Они шептались, хихикали, носили красивые платья, светились жизнерадостностью, жили без забот, легко и весело, словно прекрасные бабочки.
Лицо Флортье посерьезнело, точеный подбородок вздернулся кверху, вокруг рта и на лбу залегли складки.
– У нас дома… – Она помолчала, а когда продолжила, ее голос звучал глухо. – У нас кое-что было не так, как у всех. Во всяком случае, не так, как считали правильным добропорядочные жители Леувардена.
– Красное платье? – спросила Якобина. Сама она в детстве и маленькие девочки на улицах Амстердама, а также Катье, Тресье и Лейсье тут, на пароходе, все они носили платья неяркой расцветки – темно-голубые, серые, коричневые и черные; ну, в лучшем случае, белые.
Уголки губ Флортье поднялись кверху, скорее, от горечи, чем от удовольствия. Она кивнула.
– Красное платьице. Бирюзовое. Ярко-зеленое. На мне всегда были не те наряды. Да и в остальном… – С тяжелым вздохом она постучала ладонями по рейлингу.
