Предатель. После развода (СИ) - Арская Арина

— Ладно, — наклоняюсь и подхватываю пластиковые блюдце и чашечку. — Сказала лишка. Признаю.

Глава 22. Чайная церемония

Захожу в детскую Афинки.

Посреди комнаты низкий круглый столик. За ним на стульчиках рассажены куклы. По правую сторону от них на полу по-турецки сидит Герман с игрушечными чашечкой и блюдцем в руках. Напротив него — деловая выбражуля Афинка, которая, оттопырив мизинчик, подносит чашку к губым.

Где она научилась оттопыренному мизинцу? Я такому точно не учила. Смотрю на Германа и вздыхаю.

Он тоже оттопырил мизинец. Ну, теперь все ясно.

Прохожу к столику и опускаюсь на белый ковер с толстым, густым и мягким ворсом.

— Папа, налей маме чай, — с наигранной строгостью и высокомерием говорит Афина.

— Да, миледи, — ласково отвечает Герман.

Отставляет свою чашечку на блюдце и подхватывает игрушечный чайник. Смотрю на Германа и медленно моргаю, намекая свои усталым выражением лица, что я сдаюсь.

По крайней мере, на сегодня я принимаю поражение.

— У нас тут жасминовый чай, — невозмутимо вещает Герман и подносит пустой чайник к моей чашечке. — Волосами единорога.

Несколько секунд недоуменного молчания, и я спрашиваю:

— Что?

— С волосами единорога, — Герман наклоняет чайник и поднимает взгляд, от которого у меня сердце ухает куда-то в кишки. — Мне сказали, что волосы единорога сладкие.

— Да, — серьезно кивает Афинка. — Они вместо сахара.

Мой зрительный контакт с черными глазами Германа слишком затягивается. Руки слабеют.

Я выдыхаю, сглатываю и моргаю, чтобы затем перевести взгляд на Афинку, которая причмокивает в игрушечную чашечку:

— Вкусный чай.

Моя маленькая крошка.

Игры в кукол с отцом не должны быть для нее событием или праздником, как сейчас. Сладкая моя булочка.

Сердце пронизывает острая нить сожаления, что у нас в семье случилось вот так.

— Продегуйстируйте, мадам, чай с единорожьими волосами, — Герман отставляет чайник. — Заварен по особу рецепту, — подмигивает Афинке, которая смущенно хихикает в чашечку и довольно щурится.

А после кокетливо протягивает чашечку:

— Еще.

— Конечно, миледи.

Если я позволю себе поплакать, то я буду реветь и реветь. Например, это игра в чаепитие просто рвет сердце на части болью, обидой и сомнениями, что я хорошая мама.

Я ведь не позволила Герману остаться рядом. Как женщина я имею полное право отказаться от предателя, не идти с ним на контакт, но как мать?

Герман “подливает” чай Афинке, которая в ожидании смотрит на меня.

Я подхватываю чашечку. Подношу к губам, и Афинка неодобрительно качает головой. Я что-то делаю не так.

— Мизинец, — шепчет Герман, подавшись в мою сторону. — Дело в мизинце.

Я замираю. Его шепот обжигает шею. Медленно поворачиваю к нему лицо, и он, совершенно не смутившись того, что он слишком близко, тихо говорит:

— Вот так.

Оттопыривает мизинец.

Ненавижу его. Ненавижу. И эта ненависть родилась из любви, и ночью обратится в густую тоску.

— Поняла, — отвечаю и оттопыриваю мизинец. — Какие у вас тут строгие правила.

— Как же быть на чайной церемонии без правил?

Отвожу взгляд и делаю “глоток” жасминового чая с волосами единорога:

— Мммм, — тяну я. — Какой изысканный вкус.

Я не хочу быть разведенкой.

Я бы не отказалась от роли вдовы. У вдов есть преимущество. Их не сжирает ревность и обида.

— У единорогов определенно есть малиновый привкус, — хмыкает Герман, глотнув воображаемого чая.

Афинка опять смеется.

— Ты же со мной согласна? — шутливо спрашивает меня Герман. — Есть что-то малиновое.

Ждут ли Афинку чайные церемонии с его новой любовью? Может, моя дочь однажды скажет мне, что со мной совсем неинтересно играть, а вот с Дианой — очень. Она смешная, живая и знает, какие единороги на вкус.

— Может быть, — неопределенно отвечаю и оставляю чашечку.

Игры играми, но они лишь оттягивают момент истины.

— Борька сегодня едет с папой, — смотрю на Афинку, и к горлу подступает ком. Я сейчас в очередной раз напугаю Афинку и сделаю ей очень больно. — Он съезжает… Борька теперь будет жить с папой.

Глава 23. Папа не соревнуется

С замершим сердцем жду визгов на спине перевернутый столик, но Афинка подносит игрушечную чашечку к губам и деловито говорит:

— Я знаю, что Боря сегодня к папе, — причмокивает и сглатывает, будто действительно пьет, — папа сказал.

Настороженно кошусь на Германа.

Да как же так, блин?

Папе не светит никаких истерик, да? Он у нас особенный.

— Что еще папа сказал?

— Папа сказал, — Герман разворачивается ко мне, — во-первых, что у нас с Борей важное задание. Подготовить отдельную спальню для маленькой принцессы.

Это я сейчас переверну стол. Хитрый мудак. И как ему удается? Как, блин?!

Он вечно на шаг впереди меня.

— Ведь маленькая принцесса уже подросла, — с улыбкой говорит Герман, — и готова к папе в гости заглянуть. Если понравится в гостях, то может и остаться, поэтому Боря и папа постараются сделать красивую спаленку для принцессы.

У меня глаз дергается. Афинка важно кивает.

— Во-вторых, папа сказал, — Герман отставляет чашечку на столик, — что Боря сейчас много чудит и пытается напугать маму тем, что бросает ее.

Афинка опять кивает.

— И нам надо сейчас переждать, — Герман не отводить взгляда. — Иногда мальчикам надо перебеситься.

— Да, надо, — соглашается Афинка. — Боря очень вредный.

— Вот что сказал папа, — я улавливаю в голосе Германа легкое пренебрежение ко мне. — Ничего криминального. Я побеседовал со своей дочерью, как со взрослой девочкой.

— Я взрослая, — Афинка расплывается в улыбке, а затем ползет к Герману и забирается к нему в объятия. — У меня даже дочки есть.

Указывает на кукол:

— Вот.

— Рановато я дедушкой стал, — с наигранной печалью вздыхает Герман. — Планировал чуть попозже.

— Они со мной поедут к тебе в гости, — Афинка поднимает лицо, — можно?

— Можно.

— А… — Афинка открывает рот, — а возьми их сегодня.

Моргает и трет щеку.

— Хорошо.

— Ты их деда, — Афинка улыбается и строго смотрит на кукол, — сегодня вы поедите к деде. Вот.

— Надо им собрать тогда с собой рюкзачок, — Герман целует Афинку в макушку. — Или так без всего поедут?

— Нет! — возмущенно охает Афинка и решительно сползает с колен Германа. — Сейчас соберу.

Насупленная шагает к низкому стеллажу с ящиками, в которых хранятся все ее игрушки, и перевожу взгляд на Германа.

Он, конечно, молодец, что ловко и хитро избежал истерики Афинки, но мне почему-то хочется его ударить.

— В который раз ты уделываешь меня, — едва слышно говоря я, подавшись в его сторону.

— Это не соревнование, Анфиса, — тихо отвечает он.

— Ты, что, пытаешься меня сейчас пристыдить?

— Нет, я просто говорю, что я не соревнуюсь с тобой, ясно?

— А я думаю, что ты как раз это и делаешь.

— Тебе кажется, Фиса, — у германа в раздражении дергается верхняя губа, — выдыхай. Я не перетягиваю на свою сторону детей в желании их потом у тебя отнять. Ты же так думаешь, да? Я угадал?

Схватит игрушечный чайник и треснуть его?

— Нет, — его лицо оказывается в нескольких сантиметрах от моего. Глаза темнеют, — я не отнимаю их у тебя. Я просто хочу быть им отцом, и я буду, а если ты начнешь этому препятствовать…

— А я препятствую? — судорожно выдыхаю я. — А? Препятствую? Я хоть слово плохое против тебя вложила им в головы? А? Как ты смеешь говорить такое, Гера?

Я резко и испуганно замолкаю.

Заметил он или нет?

Я его не называла Герой с того самого дня, когда застукала с другой женщиной. “Гера” для меня — теплое и уютное сокращение, которое первый раз слетело с моего языка, когда я узнала, что забеременела Борькой.