Джасинда Уайлдер - На веки вечные
Мой взгляд остановился на крыльце, тремя ступеньками выше. Да вот же оно, под качелями. Какое облегчение. Я поднялся на крыльцо, схватившись двумя руками за перила и подтягиваясь. Снова приземлился на качели, которые снова выбили почву у меня из под ног и закружили в золотом свете. Кончилось тем, что я полусидел или полулежал.
Наконец, получив драгоценное письмо и усевшись, я стал держать его двумя руками и смотреть на него. Буквы, которыми было написано мое имя и адрес, расплывались и двоились у меня перед глазами.
Я был слишком пьян, чтобы прочитать чертово письмо. Я сунул его в задний карман и попытался успокоить муть у меня в голове. Меня это бесило.
Почему папа думал, что это может помочь?
Внезапно я почувствовал, что выбился из сил, веки налились тяжестью. В животе что-то скрутило, качели закачались. Золотая дымка заката пропала, оставив за собой оранжево-розовый цвет, переходящий в серый. Я смотрел, как листья трепещут на ветру, а серый цвет становится все темнее, и потом усталость взяла вверх, и моя голова упала на качели.
Глава 8
Когда я проснулся, мне было плохо, я не понимал, где нахожусь. Вокруг меня было темно и тихо, в непроглядной темноте ночи светился только один фонарь, тот, что на улице Эйзенхауэр. Не было ни одного освещенного крыльца, ни одной машины, ни звезд, ни луны. Только темнота и звук моего дыхания.
Рвотная масса поднялась к горлу и без предупреждения заполнила рот. Я сполз с качелей, перегнулся через ограждение, и горячий кислый поток хлынул из моего желудка на мамины азалии. Желудок бунтовал снова и снова. Под конец я стоял на нетвердых ногах, прислонившись к холодной деревянной стене, тяжело дышал и надеялся, что все прошло. Во мне больше ничего не осталось, и все-таки живот крутило.
Я подождал, пока из меня больше ничего не выльется, и зашел в дом. Письмо Эвер помялось. Я разгладил его о бедро, подумав, не открыть ли его и прочитать прямо здесь, в темной прихожей. Нет, не стоит. Папин кабинет был справа, и дверь туда была закрыта. Я открыл, заглянул внутрь. Он лежал на полу, лицом вниз, зажав под подмышкой пустую бутылку. Глаза были закрыты, и он громко храпел. По крайней мере, он был жив. Мне нужно что-то для него сделать. Как-то помочь ему.
Я присел рядом с ним, вытащил бутылку и поставил в сторону. Он даже не пошевелился, никак не откликнулся, просто храпел дальше.
Я потряс его за плечо.
— Пап. Эй, пап. Вставай. Поднимайся с пола.
Ни ответа. Я потряс сильнее.
— Пап!
Он резко перекатился на полу, толкнув меня вытянутой рукой. Я услышал, что его тошнит, увидел, как желчь тоненькой струйкой течет у него изо рта. Я нагнулся, перекатил его на бок, и изо рта у него полилась на ковер рвота. Кряхтя, я схватил его за руку, оттащил подальше от лужи. И тогда его снова начало тошнить.
Я отпустил его руку и упал на задницу. От бессилия и отчаяния из меня вырвался стон. Папу тошнило снова и снова, и, наконец, он застонал, как будто пришел в себя. Я тяжело дышал, пытался успокоиться, но запах рвоты сводил меня с ума. Я закашлялся, подавил свой рвотный рефлекс, подавил слезы, которые так и просились наружу.
Папа неуклюже сел, заморгал, огляделся по сторонам, увидел рвоту, меня и неуклюже поднялся на ноги. Шатаясь, пошел к диванчику, поскользнулся в рвоте и упал на спину.
— Джен... — пробормотал он. Это было похоже на рыдание. По его щеке потекла слеза.
Я сидел, прислонившись лицом к стене, смотрел, как отец плачет в пьяном сне. Мой гордый сильный отец. Он даже почти никогда не повышал голос, даже когда я ударил бейсбольным мячом по лобовому стеклу его машины, или когда они с мамой о чем-то спорили. Я никогда не видел, чтобы он грустил или злился, он только немного раздражался, но тихо. То, что я видел, как он плачет — это было слишком.
Что-то впилось мне в грудь острыми когтями и сотрясло меня. Из меня вырвалось рыдание, потом еще одно.
Я сжал зубы и тихо плакал целую минуту, чувствуя горячие слезы на лице, отказываясь громко рыдать. У меня перехватило дыхание, я стал глотать ртом воздух, закрыв лицо руками и захлебываясь слезами. У меня не осталось никаких мыслей, только печаль. И растерянность. Я был один. И папа был один. Разве это не должно было сблизить нас?
Я заставил себя подняться на ноги и вытер лицо руками. Нашел полотенце в шкафу в коридоре и вытер за папой. Масса под полотенцем была скользкая и горячая. Мне понадобилось четыре полотенца и полбанки чистящего средства для ковра «Resolve». Грязные полотенца я закинул в стиральную машину. Повозившись несколько минут, я нашел ящичек для чистящего средства, на нем было написано «нормальная» и «максимальная» загрузка, и еще один колпачок смягчителя для белья. Нашел нужные бутылочки и наполнил машину, потом включил ее и поставил на нормальный режим.
Первый раз я стираю самостоятельно.
Я чувствовал себя старше. Старым. Пустым и измотанным.
На кухне было темно и тихо, и казалось, что это место мне незнакомо, что я тут никогда раньше не был. Сине-зеленые цифры на микроволновой печи показывали 3:32 ночи.
А теперь что?
Я был изможден, но знал, что не смогу заснуть. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел маму, видел, как умирали ее глаза. Как слабела ее рука. Как папа стучал кулаком по косяку. А медсестры смотрели с бесполезным сочувствием. Ровную линию на мониторе.
Я подавил рыдание, которое было готово вырваться из меня, закрыл глаза и стал глубоко дышать. Все прошло, и я прислонился к стойке, слушая, как из крана капает вода: кап... кап...
Письмо. Письмо Эвер. Я включил свет и уселся за стол на кухне, положил перед собой смятый конверт и пригладил его ладонью. Засунул внутрь палец.
Почему я нервничал? Ведь на это не было никаких причин. Я просто надеялся, что письмо немного утешит меня.
* * *
Кейден,
Или мне стоит начинать со слов «дорогой Кейден», ведь ты дорог. Дорог для меня. Разве это не странно? Может быть. «Дорогой», как говорит Гугл, означает «тот, к кому относятся с большой привязанностью, тот, кого ценят». Надеюсь, для тебя это звучит не слишком странно, но я чувствую, что между мной и тобой есть особенная связь. Ты тоже так думаешь?
Мне так жаль, что твоей маме хуже. Не могу представить, чтобы я прошла через это. Когда мама погибла в автокатастрофе, это было самым ужасным моентом в моей жизни. Еще минуту назад она была со мной, живая и здоровая, и вот папа говорит мне, что она умерла. Никакого предупреждения, просто... умерла. Я была дома, делала уроки, когда в мою комнату зашел папа. Он плакал. То, что взрослый мужчина плачет... как-то неправильно. Взрослые мужчины не плачут. Просто не плачут. Правда? А он плакал, слезы были на его щеках и подбородке, и он едва смог вымолвить хоть слово. Я помню это мгновение так ясно: «Твоя мама... она попала в аварию, Эв. Она мертва. Ее не смогли спасти. Сказали, это случилось сразу». Больше он ничего не смог сказать. И с тез пор он изменился. Он просто... перестал быть собой. Кем бы он ни был теперь, какая-то часть его умерла вместе с мамой. Ты же об этом слышал? Читал в книгах. Я-то читала. Теперь я вижу, что это правда.
