Спенсер Скотт - Анатомия любви
– Ненавижу, когда ты так себя ведешь, – заявила Роуз.
– Как – так?
Она покачала головой.
– Как – так? – повторил я.
– Ты не единственный человек на свете, которого огорчает его нынешнее положение.
– Прекратите, вы оба, – вмешался Артур.
Неожиданно его тонкая психологическая игра сделалась грубее и прозрачнее, чем обычно: как же он любил вставать между мной и Роуз, как будто только благодаря ему мы еще не поубивали друг друга. Это правда, он бесконечное множество раз удерживал нас с Роуз от ссор, однако никогда не пытался сблизить нас. Для него было важно не только прекратить ссору, но и сохранить дистанцию, разделявшую нас с матерью.
– Мне кажется, нам стоит подышать свежим воздухом. Скоро уже зима. – Артур сжал губы и сглотнул ком в горле; он не собирался подчеркивать, что меня ждет еще один сезон взаперти.
– Разумеется, мы же не можем посидеть просто так, – съязвил я. – Не можем поговорить. Вот что всегда изумляло меня в… – Я замолчал, дожидаясь, пока родители забеспокоятся насчет табу, которое вот-вот будет нарушено, – в Баттерфилдах. Есть же семьи, где люди по-настоящему разговаривают друг с другом.
– Это что-то новенькое, – заметила Роуз.
– Ничего новенького тут нет. Ты помнишь то, что помнишь, а я помню то, что случилось на самом деле. В конце концов, у меня была масса возможностей поговорить о прошлом и вспомнить его. Профессиональная помощь, понимаете ли. Баттерфилдам было все интересно друг в друге, не было ничего такого, о чем нельзя сказать. Тебя не просили помалкивать о каких-то вещах, и если ты говорил что-то не совсем приятное, никто не заявлял: «Об этом не следует говорить вслух». Мы постоянно забывали о времени. То я говорил, то Энн, то мальчишки… или еще кто-нибудь. Все говорили и все слушали, и у тебя появлялись идеи, мысли, чувства, какие не появлялись нигде больше, потому что нигде больше тобой не интересовались и не выслушивали.
– Да уж, сильно они тобой интересовались, – бросила Роуз.
– Нет нужды спорить об этом, – вмешался Артур.
– Сборище идиотов, которые носятся со своими чувствами, вот кто они такие, – заявила Роуз, краснея и подаваясь вперед. – Они бы за тебя и пары центов не дали.
– Когда они позволили мне пожить у них, я ощутил, что моя жизнь спасена, – заявил я.
– Что ж, ощутить ты ощутил, однако ошибся. – Роуз помолчала. – Как ты сам понимаешь.
– Ладно, – сказал Артур. – Хватит. – Он всплеснул руками.
– Уж лучше быть здесь, чем стать таким, каким я стал бы, если бы…
– Если – что? – поинтересовалась Роуз.
– Если бы никогда не узнал их. Если бы стал таким, каким вы хотели сделать меня.
– Мы устраиваем представление для всей больницы, – заметил Артур.
Я с яростью грохнул раскрытыми ладонями по столу. Вскочил и опрокинул стул. Я поднял его, и мне показалось, что я могу запустить им в родителей, в окно, в стену. Родители сидели молча. Они смотрели на меня со смесью смущения, отвращения и зависти, какую мы испытываем, когда кто-нибудь дает волю своим самым низменным, самым нерациональным чувствам. Я выпустил стул и шагнул к родителям. Я, конечно же, не собирался причинять им никакого вреда, хотя на миг передо мной возникла картина, как я беру их за плечи и трясу.
– Дэвид, – произнес отец подчеркнуто нейтральным тоном.
Роуз уперлась в пол ногами и откинулась назад, словно пьяный, который старался сесть прямо, но неверно рассчитал угол.
– Я никогда не просил вас ни о чем, – сказал я.
– Дэвид, – повторил Артур, возвращая привычные теплые интонации в голос.
– Я пробыл здесь год, а вы ничего не сделали, чтобы мне помочь. – Я быстро отвернулся от них, пошел обратно к столу и поправил стул.
– Мне кажется, нам надо пройтись, пока стоит такой хороший день, – предложила Роуз.
– Ладно. Езжайте домой. Я хочу, чтобы вы вернулись домой, – сказал я.
– Не говори так, – попросила Роуз.
– Мы не хотим ехать домой, – сказал Артур.
– Тогда поезжайте к кому-нибудь еще. Чтобы не получилось, что вы напрасно проделали такой долгий путь.
Роуз с Артуром переглянулись, и на мгновение я подумал, что они, возможно, обсуждают меня прямо в моем присутствии. Что, разумеется, было вовсе не в их правилах. Я почти никогда не видел, чтобы они в чем-то не соглашались или выказывали замешательство. Управляя нашей маленькой семьей по принципам централизма, они ограждали меня от своих сомнений – капитаны корабля, которому угрожает опасность, подавляют панику среди пассажиров, предлагая рогалики с маслом и делая рабочие объявления.
– Хорошо, – произнесла Роуз с тем вздохом, который обычно знаменует окончание беседы, – надеюсь, ты не собираешься и дальше вызывать в нас чувство вины? Как я уже сказала, ты не единственный человек на свете, который чем-то огорчен.
– Вообще-то, мне наплевать, – заявил я. – Глубоко наплевать.
– Твоя мать имеет в виду, что это дело сказалось на нас так же тяжело, как и на тебе. – Артур покачал головой и опустил глаза: на самом деле он имел в виду вовсе не это.
– Сделайте что-нибудь для меня, – сказал я.
– Наша жизнь стала такой печальной, – произнесла Роуз.
– Сделайте что-нибудь для меня, – повторил я.
– Сейчас не время обсуждать нашу личную жизнь, – сказала Роуз. – И я отказываюсь слушать, если ты и дальше собираешься изображать из себя единственного несчастного человека на свете.
– Ему это известно, – вступился за меня Артур.
– Сделайте что-нибудь для меня, – еще раз повторил я.
Я подумал, не лечь ли на пол и не начать ли распевать эти слова так, как один из санитаров научил меня распевать: «Кока-кола, кока-кола», до тех пор, пока не исчезнут все мысли, пока разум не превратится в лишенное смысла жужжание.
– Сделайте что-нибудь для меня.
– Мы пытаемся, – сказал Артур. – Ты же знаешь.
– Я хочу другого адвоката, – заявил я. – Кто ведет мое дело? Кто пытается вытащить меня отсюда?
– Все зависит от судьи, – ответил Артур. – Сделать можно не так уж много.
– Кто его ведет?
– Тэд, – ответила Роуз. – Ты и сам знаешь.
– Боуэн? – спросил я. – Боуэн – тупица и полный придурок. Он всю жизнь только проигрывал дела. Хорошего же адвоката вы мне выбрали. Адвокат-коммунист, у которого авторитета как у бродячего пса.
– Ты не имеешь права так говорить о Тэде, – возмутилась Роуз. – Этот человек был тебе верен. Пора уже научиться узнавать настоящих друзей.
– Знаю. Я рос на глазах у Тэда Боуэна. Так вот, мне наплевать. Не хочу, чтобы он делал для меня что-то впредь. Разве я не могу прогнать его? Мне уже восемнадцать. И если вы такие чертовски верные, что не можете сказать ему об этом, я скажу ему сам.
