Элиф Шафак - Сорок правил любви
Подыскивая подходящий предлог, чтобы увести дервиша из комнаты, я услышал его голос:
— Есть правило, которое подходит всем.
— Какое такое правило? — подозрительно переспросил судья.
Шамс выпрямился, устремил взгляд как будто в невидимую книгу и произнес:
— Любой и каждый понимает Святой Кур’ан на своем уровне в зависимости от глубины проникновения. Есть четыре уровня проникновения. Первый уровень внешний, и им удовлетворяется большинство людей. Следующий — внутренний уровень. Третий — внутренний внутреннего уровня. А четвертый уровень столь глубок, что о нем нельзя сказать словами, и потому он остается неописанным. Ученые же, — продолжал, блестя глазами, Шамс, — которые сосредоточиваются на законе, знают внешний смысл. Суфии знают внутренний смысл. Святые знают внутренний смысл внутреннего смысла. А что касается четвертого смысла, его знают только пророки, приближенные к Богу.
— Ты утверждаешь, что простой суфий глубже понимает Кур’ан, чем ученый богослов? — спросил судья, барабаня пальцами по чашке.
В едва заметной ироничной усмешке скривились губы дервиша, и он ничего не ответил.
— Будь осторожен, мой друг, — произнес судья. — Слишком тонка грань между твоими словами и откровенным богохульством.
Если в его словах и была угроза, дервиш как будто не заметил ее.
— Что такое откровенное богохульство? — задал он вопрос и, не дождавшись ответа, тяжело вздохнул. — Позволь мне рассказать одну историю.
И вот что он рассказал:
«Однажды, когда Муса в одиночестве бродил по горам, он в отдалении увидел пастуха, в молитве стоявшего на коленях и воздевавшего руки к небу. Мусе это понравилось. Но, когда он подошел поближе, его ошеломило то, что он услышал.
„О мой возлюбленный Бог, я люблю Тебя больше, чем Ты думаешь. Я все сделаю для Тебя, только скажи. Даже если бы Ты попросил меня зарезать самую жирную овцу в моей отаре, я бы сделал это без сожаления. Ты бы зажарил ее и положил ее курдюк в рис, чтобы он стал вкуснее“.
Медленно приближаясь к пастуху, Муса внимательно слушал его.
„Потом я вымою Тебе ноги, почищу Тебе уши и выберу всех вшей. Вот как сильно я люблю Тебя“.
Услыхав это, Муса закричал, прервав пастуха:
„Остановись, невежа! Что это тебе взбрело в голову? Неужели ты считаешь, что Бог ест рис? Думаешь, Богу нужно мыть ноги? Это не молитва. Это богохульство“.
Смущенный и пристыженный пастух много раз извинился перед Мусой и обещал молиться так, как это делают ученые люди. А Муса научил его нескольким молитвам. И отправился дальше, искренне довольный собой.
В тот же вечер Муса услышал голос. Это был голос Бога.
„Ох, Муса, что же ты наделал? Ты выбранил несчастного пастуха, не поняв, как дорог он Мне. Может быть, он говорил неправильно и не так, как положено, но он говорил искренне. Его сердце было чистым, а намерения добрыми. Он понравился Мне. Для твоих ушей, возможно, его слова звучали как богохульство, но для Меня они были сладостным богохульством“.
Муса сразу же понял свою ошибку. На другой день, встав пораньше, он пошел на гору, где накануне встретил пастуха. Вскоре он нашел его. Пастух опять молился, но на сей раз он молился так, как его научил Муса. Он что-то неразборчиво бормотал, не выказывая ни волнения, ни страсти. Сожалея о происшедшем, Муса похлопал пастуха по спине и сказал: „Мой друг, я был неправ. Пожалуйста, прости меня. Молись как умеешь. Это самое главное для Бога“.
Пастух удивился и вздохнул с большим облегчением. Тем не менее он не захотел вернуться к своим прежним молитвам. Но и правильные молитвы Мусы не пришлись ему по душе. Он нашел новый способ разговаривать с Богом. И Богу понравилась его наивная любовь: он поднялся на другую ступень — выше своего сладостного богохульства».
— Вот видите, не стоит судить людей по тому, как они говорят с Богом, — подвел итог Шамс. — У каждого свой путь и своя молитва. Не по словам нашим судит нас Бог. Он заглядывает глубоко нам в сердце. Правила и ритуалы — не главное, главное, насколько чисты мы сердцем.
Взглянув на судью, я понял, что под маской спокойствия и уверенности он скрывает раздражение. В то же время, будучи умным человеком, он понимал, что попал в затруднительное положение. По правилам ему нужно было бы наказать дервиша за дерзость, но тогда дело примет серьезный оборот и все узнают, что простой дервиш посмел противоречить верховному судье. Так что выгоднее было сделать вид, что ему нечего беспокоиться, так как к нему эта история не имеет никакого отношения.
Солнце заходило. Вскоре судья поднялся, сказав, что его ждут важные дела. Кивнув мне и холодно посмотрев на Шамса Тебризи, он вышел из комнаты. Его свита безмолвно последовала за ним.
— Боюсь, судья невзлюбил тебя, — сказал я, когда мы остались наедине с дервишем.
Шамс убрал волосы с лица и улыбнулся:
— О, это ничего. Я редко нравлюсь людям. Я привык.
Меня охватил страх. Я понимал, что такие гости нечасто бывают у нас.
— Скажи, дервиш, что привело тебя в Багдад?
Я очень хотел услышать ответ, но, как ни странно, и боялся его услышать.
Элла
20 мая 2008 года, Нортгемптон
Той ночью, когда Дэвид не пришел домой, Элле снились полуголые женщины, танцующие танец живота, и дервиши; она видела во сне и грубых воинов, обедающих в придорожном постоялом дворе; им одну за другой таскали тарелки с пирогами и сладостями.
Потом Элла увидела себя. Она искала кого-то то на шумном базаре, то в какой-то крепости, находящейся в какой-то чужой стране. Вокруг нее медленно двигалось множество людей, как будто они тоже танцевали под неслышную ей мелодию. Элла остановила толстяка с обвисшими усами, чтобы спросить о чем-то, но забыла, о чем хотела его спросить. Он непонимающе посмотрел на нее и побрел прочь. Потом она попыталась заговорить еще с кем-то, но никто ей не отвечал. Поначалу она решила, что ее не понимают, потому что она не знает местного наречия. Но потом поднесла руку ко рту и с ужасом обнаружила, что у нее отсутствует язык. В панике она стала оглядываться в поисках зеркала, чтобы посмотреть на себя и понять, сильно ли она изменилась, однако зеркала нигде не было. Тогда Элла заплакала и проснулась от странных звуков.
Когда она открыла глаза, то увидела, что Спирит отчаянно скребется в заднюю дверь. Наверное, какой-то зверек забрался на крыльцо. Особенно пес не любил скунсов. Наверное, он до сих пор не забыл столкновение с одним из них прошлой зимой. Элла несколько недель пыталась вывести отвратительную вонь, тщательно мыла собаку, но запах, напоминающий паленую резину, все-таки оставался.
