Владимир Земша - Зденка
– Есть ли у чехословацкого пива? – Услышал он сзади.31
Обернулся. Это был светловолосый юноша.
– Й-а-а…? – замялся лейтенант.
– Na, vezmite si ju,32 – он протянул ему какой-то свёрток, – рošlite mi ju domov, оnde Pošta.
Тимофеев обернулся и, увидел вдали почтамт.
– Ты кцеш, чтобы я все эти твои паперы отправил почтой? Так?
– Tak, áno, – подтвердил юноша.
– А чё, ты сам не можешь? Что это ещё за бред?
– Я не могу, у меня руки заняты – молодой человек поставил на мостовую пластиковую бутылку, от которой несло бензином.
– Чего-о-о-о? А-а-а-а, руки, говоришь, заняты? Так, что ли?
Молодой человек кивнул головой, взял пластиковую бутылку, и неторопливо посеменил на середину площади, вдруг остановился, показал Тимофееву фигу, и облил себя.
– Во, больной! – Тимофеев повертел в руках бумажки, сунутые парнем, хотел выбросить, но, не найдя мусорки по близости, сунул в полевую сумку. В следующий момент бегущий по мостовой к тротуару факел человеческой фигуры привлёк его внимание.
– Во, чёрт! Точно больной! – Тимофеев кинулся факелу наперерез, снимая на ходу шинель.
Прохожие глазели на происходящее, оцепенев от ужаса. Парень пытался сбить с себя пламя, размахивал руками, затем, споткнувшись или потеряв сознание, рухнул. Тимофеев кинулся к нему. Каждое движение давалось с трудом, словно пространства вокруг было наполнено гелем. Но, преодолев пространство, он накинув на горящего парня свою шинель, сбив пламя. Из-под шинели валил густой едкий дым, запах палёного человеческого тела противно проникал в ноздри. Обгоревшая одежда паренька приварилась к его коже, представлявшей кровавое месиво. Парень тяжело дышал.
– Тебе больно? Зачем ты это сделал? – Тимофеев стоял перед ним, опустившись на колено. Парень молча смотрел на советского лейтенанта.
– Скольки тебе рокив? – Тимофеев хотел машинально взять парня за кисть, но, поняв, что доставит ему этим боль, одернул руку.
– Dvadsat, – паренёк буквально выдохнул и, скривившись, заплакал.
– Двадцать!? Яки и мне! А яко севилаш? – спросил Тимофеев его имя.
– Ян, Ян Палах,
– Держись, Ян! Але всё будет добре!
Вокруг суетились люди, уже был слышен рёв сигналов скорой помощи.
– Не, не умирают. Я не хочу никого, чтобы умереть, – хриплым, полным отчаяния в голосе выговорил мальчишка.
– Держись! Только не умирай! Псих ты сумасшедший! Точно больной на голову! Вот чёрт!
Тимофеева оттеснили люди в белых халатах, и всё вокруг наполнилось людьми, которые потащили умирающего юношу как крест по площади, что-то скандируя… Юноша пытался им возразить, но его никто не слышал. Ибо сама личность обожженного «героя» отошла на второй план перед нужном толпе символизме вокруг этой личности…
(Верни людей в прошлое, на Голгофу, они бы и сейчас вновь распяли бы Xриста, ради почитания его в будущем.)
Раздался странный сухой треск сирены…
Тимофеев подскочил с кровати и стукнул разрывающийся в своей истерике будильник…
«Ну и соснил же!» – Тимофеев вытер лоб.
Януш
Зденка зашла в комнату, где дядя Густав о чём-то беседовал со своим сыном, её двоюродным братом.
– Миро! Ты уже слишком взрослый парень! Тебе уже остепениться пора, создавать свой дом, может даже жениться! Хватит тебе уж по забавам шляться. Время сейчас такое. Все стараются заработать. Крутиться надо! Так думай головой своей. Ведь не глупый же ты! Мирослав сидел молча, кивал головой, как школьник.
– Дядя, збогом! Я ухожу! Мирослав! Пока!
Те закивали ей головами, отвлекшись на момент от своей беседы. Зденка вышла из дома.
Зденка немного общалась со своим двоюродным братом, несмотря на то, что она довольно часто заезжала к ним в Ружомберок. Для восемнадцатилетней Зденки двадцатисемилетний двоюродный брат Миро казался старым дядей. Казалось, в этом доме она проводила в юности большую часть своей жизни, гораздо большую, нежели в собственном доме, где родители были вечно заняты либо своими делами, работой, либо друг другом. Мирослав был немногословный молодой человек, довольно легко и расточительно относящийся к жизни. Разница с двоюродной сестрой в почти девять лет разводила их по разную сторону возрастных интересов. Однако, на правах старшего, в определённой степени, он всегда ей покровительствовал, иногда даже защищал. Зденка всегда могла сказать: «Вот я сейчас позову своего братранек 33…!». Хотя любые обязанности няньки Миро напрягали. Когда в прошлом ему, случалось, поручали присмотреть за семилетней Зденкой, он досадно морщился, увлечённый своими юношескими интересами. Другими словами, отношения были не столь тёплыми, как бы этого хотелось их родителям, но и назвать их отчуждёнными было также нельзя. Родственные узы всё же довольно тесно переплетали их с самого детства. Родная Зденкина сестра Малвина была старше её на два года с половиной, эта разница не делала их подругами в детстве. И роль няньки Малвине так же не подходила. Скорее, они конкурировали за «место под солнцем», где чаще Малвине доставались нагоняи от родителей, на правах «старшей», за проделки обеих сестёр… Однако, младшая, на своих правах, всегда донашивала все вещи и игрушки старшей сестры, получая, тем не менее, немного больше родительской заботы. Обоих девочек частенько отправляли в Ружомберок к дяде Густаву, который являлся маминым братом. Оттого-то этот дом и был для них обеих вторым домом. В Ружомберке жили и некоторые из Здениных подруг, Ингрида, например, и, конечно, главный её друг детства – соседский мальчик Януш….
Осенний призыв – 87
Прежде чем «уберегать» сыновей от службы в Армии, мамам стоит спросить, а что хочет сам сын.
«Спасая» от Армии своих сыновей, родители часто оставляют их на откуп пагубного влияния улицы, от которой не «откосишь».
Октябрь 1987 Ружомберок.Вокзал.
Ночь. Холодный воздух с туманом пронизывал насквозь тонкие серые солдатские шинели. Выгрузка из вагонов закончилась. Сыро. Тепло, нагретое в поезде, быстро улетучивалось в атмосферу, наполненную вонью «Супры». Поезд, привезший в своём чреве молодое пополнение для прохождения службы в чужую страну, заскрипел чугунными колёсами и медленно пополз дальше на Запад. Тускло светили фонари. Офицер на перроне громко выкрикивал какие-то слова. Женя Бедиев старался погрузиться в свои далёкие воспоминания о прошлой гражданской жизни. Как неприятен был этот любопытный офицер, эта блестящая мощеная дорога под блеклыми фонарями, ведущая к мрачным серым стенам казарм.
– Хороши солдатики! – незнакомый лейтенант на КПП с удовольствием вглядывался в подавленные солдатские лица.
Женя поправил на голове «жучку» и погрузился в воспоминания дней, канувших в прошлое. Он достал из кармана сложенные листы, перечитал снова и снова навеянное недавно ему под стук вагонных колёс…
***
Вот еду я, вагон качает,
Дорога убегает вдаль,
Деревья в окнах пролетают.
Меня же мучает печаль!
Я не увижу её боле!
Я боле не увижу Вас!
О, боже мой, какое горе,
Всё разом потерять сейчас!
– Женька, что это ты читаешь, ядрёна вошь? – вытянул шею темноволосый солдат, стоящий рядом.
– Ничего, Сеня! Так…, – Женя спрятал листки.
Из серого здания с освещённым крыльцом выскочил майор. Женя с любопытством и надеждой разглядывал его грузную фигуру, усы…
«Может это тот, кто сейчас одним махом снимет груз неопределённости с уставших солдатских плеч?!» – сонные испуганные глаза молодых солдатиков с надеждой и трепетом смотрели на него…
– Товарищи солдаты! Вам выпала большая честь, почётная обязанность, защищать рубежи нашей великой Родины здесь, за границей, в Центральной группе войск,.. – важно и торжественно, но как-то машинально-заезжено пробухтел офицер, шевеля усами «пламенную приветственную речь». Прокашлялся в кулак, достал из-за спины лист, чинно вытянул перед собой.
– Рядовой Буряк!
– Я! – испуганно ответил светловолосый пухлый не очень—то опрятный боец.
– Рядовой Бедиев!
– Я! – встрепенулся Женя, поправляя неуклюже пилотку.
– Рядовой Гусейнов!
– Тута! – хитро щурился тот.
– Я не понял!? Рядовой Гусейнов!
– Ну, я!
– Нукать в конюшне будешь, солдат! Рядовой Гусейнов!
– Я! – улыбка сошла с лица бойца.
– Рядовой Ким!
– Я!
– Рядовой Моше!
– Я!
– Рядовой Озанян!
…Грузный офицер продолжал выкрикивать фамилии солдат, коих было великое множество…
– Рядовой Саядян!
– Я!
