Адам Торп - Затаив дыхание
Девушка — медсестра, она улыбается мне сквозь жаркий туман.
Металлическое острие — это мое собственное сломанное ребро. Нос мне вправили. Разбитая верхняя губа вздулась и стала вдвое толще. Ухо теперь похоже не на капустный лист, а на кочан брокколи. В голове, будто набитой горячим льдом, стучат молотки. Видимо поначалу, хотя уже и с разбитой физиономией, я еще какое-то время держался на ногах, но потом упал, свернулся калачиком, а они все пинали меня ногами в бутсах. Позже прибыла полиция и надавала пьяным английским болванам эстонскими дубинками по башкам. Здешняя полиция, объясняют мне, обязана заниматься подобными стычками между иностранцами; импортные гости — импортные проблемы. Болваны, постанывая и утирая кровь, уже сидят по камерам, и я могу подать на них в суд. Так?
Я отрицательно мотаю головой. Тогда все мои планы рухнут. И Англия еще сильнее оплетет меня своими колючими плетьми.
— А ваши родственники? У вас есть жена?
На докторе очки в золотой оправе, он молод и приветлив. Я объясняю, что не хочу огорчать родню, все обойдется. И приношу извинения за моих соотечественников-англичан. Доктор снисходительно пожимает плечами.
— В наше время уже не вежливые и не джентльмены, — с улыбкой замечает он. — Мир изменяет.
— Что и говорить! — невнятно отзываюсь я: распухшая губа не желает шевелиться. — Все вышло совсем не так прекрасно, как мечталось многим. Вообще-то, в Таллинне меня бьют уже второй раз. Может, я сам напрашиваюсь?
— О, кстати, — говорит доктор, хлопая себя по голому предплечью, — как это по-английски?
— Стукать? Шлепать?
— Стукать, да. Вы не должны стукать свою нацию слишком сильно, иначе можете снова причинить боль себе.
Через пару дней я выхожу из больницы. Разнообразные обследования не выявили в моей голове никаких повреждений. Я пишу в полиции краткое заявление о происшедшем инциденте. Головная боль, тошнота — это последствия шока, они со временем пройдут, уверяют врачи. На лице тоже не останется следов, даже ухо примет прежнюю форму. И ребро заживет. Синяки от ударов болят уже меньше, меняя окраску на фиолетово-зеленую.
Я разглядываю в треснутом гостиничном зеркале свою пятнистую физиономию. Милли обязательно сказала бы, что я сам жаждал наказания. Получается, в Таллинне я дважды испытывал некую психологическую потребность получить по морде. Ох, Милл!..
Следуя совету докторов, остаюсь в эстонской столице еще на несколько дней, чтобы до поездки на Хааремаа мои тело и рассудок пришли в норму. Честно говоря, на улицах я теперь сильно нервничаю; иногда ноги подо мной ни с того ни с сего подкашиваются. В основном хожу по старому городу или сижу в просторной библиотеке — дочитываю, наконец, «Анну Каренину», а в перерывах болтаюсь в музыкальном зале. Швы на носу и на лбу заклеены пластырями, на которые, естественно, косятся прохожие. Заслышав откуда-нибудь крики, я немедленно пускаюсь в обход.
Иду мимо молчаливо сидящих у дверей ресторана бледных, опасных с виду парней. Они смотрят на меня в упор, в глазах нет и тени дружелюбия. Наверно, мафиози, они теперь окопались повсюду, не только здесь, и заняты известно чем: порнухой, наркотиками, оружием. И вдруг слышу английскую речь, лондонский говор. Я поспешно удаляюсь.
Все это сильно испортило мне пребывание в Таллинне. Не надо было сюда возвращаться. Я выбит из колеи, усилием воли стараюсь подавить уныние и жалость к себе. Мне сорок три года, а я уже вконец измочален. Какой противный возраст: ты довольно пожил и уже сознаешь, что твои мечты иллюзорны, однако ты не настолько стар, чтобы выбросить их из головы. Об этом, если не ошибаюсь, писал Достоевский. Но мои мечты, в отличие от мечтаний Достоевского, не иллюзия. Совсем не иллюзия. Без них я бы просто умер.
Далеко ли отсюда до Санкт-Петербурга? Наверно, километров сто, не больше. В наше время все гораздо ближе, чем прежде.
Напротив, на том берегу залива, — Финляндия. И до Риги рукой подать.
Я наслаждаюсь любимым видом Таллинна, держась на всякий случай за ограждение площадки; на поручне черным фломастером написано по-английски: Полапай мои красивые сиськи. Перед глазами сразу возникает самолет компании «EasyJet» [160]в виде канализационной трубы, поливающей этот город отходами моей родины.
По дороге захожу в музыкальный магазин, покупаю пачку нотной бумаги и хороший простой карандаш. Хозяин магазина узнал меня даже через прошедшие шесть лет; я объясняю, что упал с велосипеда и сильно расшибся. За эти годы эстонец страшно постарел, косматая шевелюра и борода совсем седые. Но глаза по-прежнему смотрят молодо.
Непременно сойдусь с ним поближе.
Ночь была тяжелой (шум поездов не давал спать); теперь, в междугороднем автобусе, мне куда лучше. Чувствую себя абсолютно опустошенным и одновременно испытываю приятный подъем, будто неделю просидел на коричневом рисе и воде.
Битком набитый автобус все так же дребезжит и громыхает. У меня с собой лишь потертый рюкзак, в котором топорщится детский набор для крикета. Сидящая рядом иссохшая старуха в накинутом на голову крапчатом шарфе протягивает мне кусок черного хлеба. За окном тот же пейзаж — пустынная зеленая равнина. Вдали медленно поворачивается огромный каркас заброшенного завода, его грязные бетонные стены располосованы колючей проволокой и покрыты граффити. В прошлый раз я ничего этого не заметил. Может быть, сидел, уткнувшись лицом в шею Кайи. Стоит мне сделать глубокий вздох, сломанное ребро сразу дает себя знать. Напоминает, что не следует сбиваться с намеченного пути.
На пароме подают черный чай; я сажусь в уголке и размышляю: кто я? что я тут делаю? За соседним столиком расположились дальнобойщики, с любопытством поглядывают на меня; у одного на фуфайке надпись во всю грудь: Я — лучший в мире кобель, спроси кого хочешь. Что-то неохота мне спрашивать.
Но я вспоминаю, зачем я тут, и на душе сразу светлеет.
Автобусная станция, кое-как сложенная из неровных щербатых кирпичей — пережиток советской эпохи, — ничуть не изменилась. До района, где по-прежнему живет мать Кайи, отсюда десять минут ходу. Слегка опасаясь ненароком с ней столкнуться, иду в центр, чтобы где-нибудь перекусить. На площади тишина. В одном из невысоких домов времен шведского господства разместилось агентство по торговле недвижимостью, в витрине висят фотографии выставленных на продажу дач и земельных участков под застройку, цены умеренные, но не низкие. Я думал, они здесь ниже.
На некоторых фотографиях лишь пустое, поросшее травой поле, дальние камыши, деревья на ветру и небо; снимки заметно выцвели. Некоторое время я пристально разглядываю их.
