Доминик Данн - Строптивая
Паулина не повернулась, потому что ей не понравилось, что коварный итонец, который в действительности никогда не учился в Итоне, называет ее по имени. Она почувствовала, что не сдержится и ответит на его наглость, но промолчала и не поправила его.
– Здравствуйте, мистер Рэтбоун, – сказала она, одаривая его чересчур вежливой улыбкой, которую люди ее круга приберегают для мелкой сошки, вздумавшей перейти границы дозволенного. Он понял ее взгляд и удержался от предложения называть его Сирилом. Удержался и от попытки поцеловать ее в щеку, как сделал это на приеме у Каспера Стиглица, когда она, отпрянув, сослалась на то, что простужена. У садового павильона стояли плетеные стулья, и она жестом пригласила его пройти к ним и сесть.
– Как здесь красиво, Паулина, – сказал он, оглядываясь.
– Спасибо, – ответила она.
– Скульптура Майоля очень хороша.
Она кивнула на это замечание, но сдержалась от упоминания, что эта скульптура была самой любимой у ее мужа, так же как не сделала попытки завязать обычный разговор хозяйки с гостем, потому что именно он настоял на необходимости встречи для важного разговора. Чтобы показать, что их свидание ограничено во времени, она не сняла садовые перчатки и лишь присела на краешек стула.
Сирил понял ее намеки и стал еще больше нервничать, но тем не мене поудобней устроился на стуле, словно для него были привычны подобные тет-а-тет в розовом саду в «Облаках».
– Какой жаркий день, – сказал он и приставил руку козырьком ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, подумав при этом, что зонтик здесь не помешал бы.
– Да, – согласилась она.
– Я давно хотел посмотреть ваши знаменитые желтые фаленопсии.
– Мистер Рэтбоун, пожалуйста, – сказала она, прикрыв глаза и помахав рукой. – Сегодня не до экскурсий по саду. На улице вы говорили о каком-то срочном деле. Давайте перейдем к нему и забудем о моих желтых фаленопсиях.
Несмотря на все козыри, которые были у него, он готов был пожертвовать ими, чтобы стать ее верным спутником, каким был в свое время Гектор Парадизо, но при этом понимал, что ее доверие не завоюет своими комплиментами и обаянием. Получив отпор, он лишь улыбнулся в ответ.
– Как я писал в своей колонке, Паулина, никого нет неуступчивей светской дамы, – сказал он.
– Вы правы, – согласилась она.
– Вы никогда не любили меня, Паулина, не так ли?
– На то есть веские причины, мистер Рэтбоун. Но опять повторяю, давайте перейдем к вашему срочному делу. – Она отвернула край перчатки и посмотрела на часы, не скрывая смысла этого жеста.
Он сделал вид, что не заметил се жеста.
– Еще минуту. Вначале мне кое-что хотелось бы уточнить. Не потому ли, что я не нравлюсь вам, мне не предложили произнести надгробное слово на похоронах Гектора в прошлом году?
– О, ради Бога, – ответила она нетерпеливо.
– Вы же прекрасно понимаете, что именно я должен был сделать это, – сказал он и в подтверждение своих слов ткнул пальцем в грудь. – В конце концов, я был его лучшим другом.
Паулина не ответила, но без слов, по выражению ее лица, можно было прочесть ответ.
– После вас, я хотел сказать, – быстро поправился Сирил. – Посол, который произнес надгробную речь, был почти незнаком с Гектором. Я чувствовал, что именно вы помешали мне.
– А не обвинения ли в безнравственности, которые против вас тогда выдвигали, включая избиения и тому подобное? – спросила Паулина.
Сирил, пораженный, густо покраснел и ничего не сказал.
Паулина продолжала:
– Я припоминаю, что мой муж был информирован об этом. Архиепископ Кунинг тогда не знал, на что решиться: совершать или нет заупокойную мессу, несмотря на то, что Роуз Кливеден пожертвовала сотни тысяч долларов на ремонт резиденции архиепископа в Хэнкок-Парк. В этих обстоятельствах ваша кандидатура для произнесения надгробного слова устроителями похорон, в числе которых была и я, была признана неподобающей. Думаю, именно это слово они тогда употребили. Неподобающая.
Сирил продолжал молчать.
– У вас на плече пчела, – наконец проговорил он.
– Это не пчела, а оса, – сказала она, смахнув ее рукой в перчатке.
– Надоедливые создания, – заметил Сирил, отчаянно замахав рукой и отгоняя осу, подлетевшую к нему. Из опасения показаться немужественным он не признался, что ужасно боится ос. – Не пойти ли нам в дом?
– Она улетела, – сказала Паулина равнодушно. – Уж коль мы играем по-честному, скажите мне, мистер Рэтбоун, не вы ли анонимно послали мне фотографию мужа и мисс Марч, спасающихся от пожара в отеле «Мерис», из парижской газеты?
– Да, я думал, что вы знаете.
– О, понимаю. Вы сделали это из любезности, вы это хотите сказать? Ваша репутация двуличного человека действительно очень подходит вам, мистер Рэтбоун. – Сдержанность, достоинство и хорошие манеры удержали ее от более резких слов, но скрыть презрение в голосе она не пыталась.
– Я чувствовал, что вы догадались.
– Конечно, я догадалась, – сказала она все тем же резким тоном.
– Гектор видел фотографию. Я послал ему тоже, но у него не хватило духа показать ее вам.
– Гектор был джентльменом. Это одна из черт, отличавших этого прекрасного человека от вас.
Испытывая жгучую боль от се презрения, он больше не пытался с ней заигрывать.
– Уверен, вы слышали, что я пишу книгу о вас и вашем муже.
– Трудно не услышать об этом, когда вы постоянно пишете о ней в своей колонке.
– Я прослушал пленки, записанные мисс Марч. Не меньше сорока часов продолжительностью.
Паулина скрестила руки в перчатках.
Он начал излагать ей историю любовной связи ее мужа с бывшей официанткой, ничего не упуская, без всякого стеснения. Теперь он понял, что никогда бы не смог заставить ее подружиться с ним, а потому не стеснялся. Он наклонился вперед, с шипением в голосе изливая на нее историю мужа, смешивая правду с неправдой, добиваясь только одного – сделать ей больно.
– Жюль уходил со всех приемов раньше, сразу после обеда, возлагая на Гектора обязанность доставить вас домой, потому что, видите ли, ему надо очень рано вставать, чтобы звонить или отвечать на звонки из его офисов в Европе, а на самом деле он вставал так рано, потому что хотел видеть Фло, потому что ему необходимо было заниматься с ней любовью по дороге на работу, чтобы сдержать себя до регулярного визита к ней днем. Его сексуальный аппетит был ненасытным. Он вновь появлялся в ее доме каждый день без четверти четыре, не пропустив ни одного дня, не обращая внимания ни на какие кризисы в работе. За несколько часов, которые он проводил с ней каждый день, они занимались любовью три, иногда четыре раза, каждый раз меняя положение. А потом он возвращался домой, к вам, чтобы выпить бокал вина в вашей «комнате заходов» и обсудить события дня перед тем, как идти переодеваться к приему, назначенному на вечер. Он не мог до конца насладиться этой женщиной. Все это записано на пленку, Паулина.
