Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Таксист останавливался, спрашивая прохожих, разворачивался и снова останавливался, начиная нервничать. Наконец, он притормозил у облупленной развалюхи, покрытой кусками ветхого толя, не имевшей даже цветника и, по всей видимости, вообще пустовавшей — окно и фанерная дверь были наглухо закрыты.
— Все, синьорита, приехали, — добавил он для убедительности и сделал пальцами жест, обозначавший шелест денежных купюр. Вытащив из сумочки стопку банкнотов, полученных от Остина, Алиса развернула их веером перед носом шофера. Тот, сразу повеселев, галантно выдернул большую зеленую и, чуть замявшись, почти смущенно — еще одну, поменьше. — «Чао, бамбина! Грациа». Подняв клубы цементной пыли, машина скрылась.
Алиса осталась одна, обнаружив, что домик стоит на отшибе, отделенный от жилого квартала кладбищем полуразвалившихся сараев. Было абсолютно безлюдно и уже так жарко, что она первым делом собралась сдернуть измучивший ее за восемь часов перелета парик, но остереглась и решила вначале прояснить ситуацию. Обойдя лачугу, Алиса прокричала приветствие на всех известных ей языках и, не получив ответа, в сердцах дернула дверь. Та легко открылась, а на пороге, сгорбившись в низком проеме, как-то боком стоял тот самый еврей, брезгливо отдергивавший в самолете от ее колен полы своего сюртука. С минуту они недоуменно смотрели друг на друга.
— Вы не могли бы мне подсказать какой-нибудь уютный отель? вымолвил незнакомец по-итальянски.
— Я могу вам преложить кое-что поинтересней, — Алиса отстранила мужчину и решительно вошла в комнату. Здесь было ненамного прохладней, чем на улице, сквозь щели в окнах и стенах пробивались тонкие лучи света. Она огляделась и, не обнаружив ничего более подходящего, опустилась на дощатый ящик:
— Мы что здесь, одни? Стоило пересекать океан.
— Хозяин обещал скоро вернуться, он предупрежден о нашем визите и просил никуда не выходить. Вы разрешите? — не дождавшись ответа мужчина присел на какой-то табурет возле картонной коробки, видимо, из-под холодильника, заменявшей стол.
— Ну, тогда уж и меня простите — невыносимая жара, — Алиса стащила парик, бросила в сумочку клипсы, очки и, скинув туфли, вытянула ноги. Еврей окаменел, тараща на нее глаза и медленно, выразительно, как в театре марионеток, протянул через стол руки: «Алиса!» Ему уже не надо было торопиться, сдирая трясущимися руками накладные пейсы, очки и седые патлы, она узнала этот голос — перед ней, почти подпирая плечами дощатый потолок, в затхлом сумраке лачуги стоял Лукка.
Немую сцену застал темнокожий подросток, оказавшийся хозяином. Он выложил на стол содержание сумки, должное, на его взгляд, потрясти гостей: кусок сыра, пирожки, ломоть ветчины и несколько банок пива.
— Я потратил почти все деньги, сеньор, — обратился он к Луке на плохом итальянском. — А сеньора…?
— Меня зовут Люсита Ромуальдес и я, пожалуй, с удовольствием пообедаю.
— Это ужин, сеньора, но я думаю здесь останется еще на завтрак. А это — радио. Оно совсем еще хорошее, — паренек вытащил антенну небольшого транзистора и покрутил настройку. — Нам нужна римская служба новостей, нетерпеливо схватил приемник Лукка. — Вот, вот, тише!
Веселый голос дикторши, словно предполагавший звучать исключительно на курортах Средиземноморского побережья, завершил обзор погоды. «Об основных новостях этого часа вы услышите через пятнадцать минут. А сейчас на нашей волне немного музыки».
Лукка уменьшил звук и спрятал лицо в ладонях.
— Извини, Алиса, я что-то плохо соображаю — очень уж бурно разворачиваются события. Моя голова не успевает осмыслить то, что уже сделало мое тело. В последнее время меня перемещают в пространстве, как пешку.
— Со мной происходит нечто похожее. Голова еще собирается что-то обдумать, а руки уже торопятся накормить тело, — Алиса откусила кусок пирога. — Когда я нервничаю, как ты когда-то заметил, аппетит разгуливается с невероятной силой — чувствует полную бесконтрольность.
— А я уже не помню, когда ел. Не представляю, как это приговоренные в качестве последнего желания заказывают перед эшафотом ужин. Меня все еще продолжает мутить, хотя по всем расчетам, я должен быть уже на подступах к чистилищу. Боже мой! Если бы ты знала, какое ужасное преступление я совершаю, отсиживаясь здесь сейчас… Тише! — Лукка настороженно прильнул к приемнику, поставив громкость на максимум. — Это о них!
…«Мы видели прямой репортаж с Пьяцца дель Пополо, где через три часа должно состояться грандиозное представление, если так можно назвать чудовищную акцию, запланированную преступниками. Вы уже знаете, что согласно ультиматуму, захваченный заложник будет убит, если сегодня ровно в двадцать четыре часа по европейскому времени здесь не окажется его отец, приговоренный мафией к публичной казни… — репортер включил уличный шум. Вы слышите — сюда уже собираются зрители, привлеченные варварским спектаклем. Не дремлет и полиция — я вижу три автобуса спецподразделений и мощный кордон карабинеров, оцепляющий площадь. Я обращаюсь с вопросом к руководителю группы захвата спецподразделения капитану Альфьери: «Наши слушатели хотели бы знать, капитан, насколько надежна ваша защита? Сумеют ли ребята предотвратить кровопролитие?» Послышалось шуршание, щелчок микрофона. «Я хотел бы дать вам утвердительны й ответ, но к сожалению, не могу… Мы сделаем все возможное… Однако современная техника стрелкового оружия и архитектура площади не позволяют гарантировать безопасность. Практически — стрелок может оказаться где угодно, а может их будет несколько. Все помнят даласскую трагедию и убийство президента Кеннеди…»
Алиса не решалась произнести ни слова — таким мучительно-напряженным было ожидание Луки. Они слушали концерт детского хора, исполнившего церковные песнопения, рекламу нового мороженного «Tutti Frutti», произносимую тягучим полушепотом, с порочным наслаждением извращенца, узнали мнение супрефекта Рима по поводу сборища наПьяцца дель Пополо.
«Лично мне вся эта история кажется сильно преувеличенной. Дело движется к выборам городских властей и вы успели заметить, что этот сезон особенно богат сенсациями… Не проще было бы организовать операцию по спасению заложника, чем готовить пышные декорации к спектаклю».
— Мы знаем, сеньор, супрефект, что вы заботливый отец. Как поступили бы вы в подобной ситуации? — поинтересовался репортер.
— Прежде всего, я не могу представляю себя в подобной ситуации, посольку даже гипотетически не допускаю мысли о связи с мафиозными структурами… А если бы опасность угрожала по моей вине моему сыну, я прежде всего внимательно посмотрел бы на себя — достаточно ли я чист, что бы быть достойным отцом».
