Елена Колина - Хорошее настроение (сборник)
– Ты бы слышала, как он сморкается! Барабанные перепонки лопаются.
– А футболист Костя?
– Он прочитал одну-единственную книгу от корки до корки – букварь в первом классе.
Я разводила руками и качала головой: моей подружке не корреспондентом работать, а в народном контроле.
И все-таки это случилось! Надежда влюбилась, втюрилась, потеряла голову, улетела в облака и одновременно уплыла в океанские глубины. Я думала, Надежде, чтобы влюбиться, требуются невероятно героические, киношные обстоятельства. Скажем, на нее нападают хулиганы, тут появляется благородный защитник, бандитов раскидывает, как щенков, но получает опасное ножевое ранение, истекает кровью. В карете «скорой помощи» Надя держит его руку, потом в больнице сидит у операционной, заламывая руки в страшном ожидании. Последующие ночи проводит у постели спасителя, пока не прозвучит заветное: будет жить, кризис миновал. Или другой вариант. Надя тонет в проруби. Не понятно, зачем ее понесло зимой на реку, но это – уже детали. Спаситель (опять-таки герой) прыгает за ней в прорубь, но вытащить сразу не может, потому что хрупкий лед крошится. И тогда он, сильный и мужественный, как ледокол, разламывая грудью лед, таранит Надю к берегу…
На самом деле ничего подобного не случилось, никакой героики. Они познакомились на интеллектуальной почве – в библиотеке. Избранник Никита, естественно, недостатков не имел, ни одного малюсенького. Уши у него на черепе сидели правильно, челюсть имел мужественную до крайности, не шепелявил, не косолапил, не хрюкал, сморкался изящно, как смольненская институтка, точнее, выпускник Пажеского корпуса. При этом был умен, остроумен, галантен и обворожителен – абсолютное совершенство.
В скобках замечу, что когда я познакомилась с «совершенством», то мысленно и ехидно насчитала десяток брачков. Но, конечно, никогда о них не заикнулась. А к моменту событий, о которых хочу рассказать, я только выслушивала страстные Надины речи про то, «какой он необыкновенный!».
Поскольку Надежда мощно влюбилась первый раз в жизни, чувство ее было до крайности романтичным. Иными словами, она думала, что Никита месяца два будет водить ее по филармониям и консерваториям, читать стихи при луне, трепетать и млеть (как она сама), петь серенады под балконом. А Никита возьми да пригласи Надежду на четвертом свидании к себе домой. На интимный ужин при свечах! Взял под локоток и доставил в собственную квартиру. Предлог – «музыку послушать» и «поговорить в спокойной обстановке» – белыми нитками шит. Намерения Никиты не были для Надежды секретом. Она – не дурочка! Но внутренне терзалась: положительное или отрицательное впечатление произведет ее быстрое (четвертое свидание) согласие?
Шампанское, цветы, легкие закуски, свечи – романтики хоть отбавляй. Дошло дело до поцелуев, сначала легких, потом страстных… ну, и далее замаячило то, что после поцелуев. И тут моя Надежда выкидывает фортель – подхватывается, ничего не объясняя, мчится на выход и удирает с любовного поля боя.
Звонит мне и так плачет-ревет-воет, что я испугалась.
– Сейчас буду! – крикнула в телефонную трубку.
Голодных детей подсунула мужу:
– Покорми! А я – к Наде. Похоже, ее «совершенство» оказался извращенцем. Расчленил мою подругу на куски, над каждым надругался, и теперь она себя обратно собрать не может.
Муж что-то твердил про милицию, про медицинское освидетельствование, но я не слушала, помчалась на всех парах.
Прилетаю к Наде. Лицо ее… никогда не видела пареной репы и людей, которые это блюдо употребляют, не встречала, но почему-то именно с этим овощем – репой после термической обработки – хотелось сравнить красную распухшую Надину физиономию. Рыдания ее уже перешли в стадию бесслезного воя, периодической икоты, которая рубила похоронные причитания:
– Все пропало… Какой он прекрасный!.. Жизнь загублена… Я несчастная, проклятая… – И по второму кругу: – Все пропало… Какой он чудный!..
– Он тебя… того? Изнасиловал?
– Не-е-ет! – воет Надежда с подозрительным сожалением.
– Надругался психически?
Мог ведь этот подлец (другого слова человеку, который довел мою подругу до подобного состояния, я тогда придумать не могла), например… Ну, я не знаю, что например! Накормить отбивными, сделанными из бедра соседки по лестничной клетке…
– Не-е-ет! – мотает головой Надя.
– Что он с тобой делал?
– Целова-а-ал.
– А дальше?
– Ой, какая я несчастная! Ой, все загублено! – новый приступ невменяемого отчаяния.
Незадолго до этих событий я писала статью о «врачебной» помощи, которую оказывают алкоголикам в медицинских (так они назывались, подчеркиваю) вытрезвителях. И хотя Надежда была практически трезва, я применила полученные знания на практике. Почему-то казалось, начни я ее ласково утешать, гладить по голове и соболезновать, Надя будет реветь до Нового года.
Притащила я подругу в ванную, раздела догола, затолкала под душ, включила холодную воду на полную мощность и стала поливать. Надя корчилась-извивалась, как многочленистый спрут, и верещала. Хотя спруты, конечно, не верещат.
«Бедные пьяницы», – подумала я. Но экзекуцию над подругой не прекратила, пока икота не прошла и выбиваемая зубами дробь не стала особенно мелкой. По доброте душевной в финале я окатила подругу теплой водой. Вытащила, завернула в махровый халат, поволокла на кухню. Заварила крепкий сладкий чай, заставила Надю выпить. Сама для стойкости опрокинула рюмку коньяка.
Ведь я собиралась выслушать душераздирающую историю страшного поругания, в котором почему-то не участвовали ни тело, ни душа моей подруги! Но когда Надя рассказала, из-за чего сыр-бор, я поняла, что коньяк был напрасен.
– Дура! – воскликнула я. – Если ты его ТАК любишь! Если он ТАКОЙ необыкновенный! Какого черта ты удрала?
– Трусы, – тихо и скорбно пояснила Надя.
– Что-что? – не поняла я.
– На мне были ужасные трусы!
– Привет! Ты что, ходишь в драных трусах?
– Нет. Обыкновенные, белые, хлопковые. КАК У ДОЯРКИ! – Тут Надя (второе дыхание!) снова принялась плакать, повторяя, как заведенная: – Как у доярки, как у доярки…
Указательным пальцем одной руки я строго погрозила Наде, а пальцем другой руки показала в сторону ванной: – Снова окачу, если будешь рыдать.
Надежда втянула носом слезы и вредным голосом напомнила:
– Ты сама говорила!
– Что говорила?
– Что женщина всегда должна быть одета так, чтобы не стыдно было под трамвай попасть… Перед работниками морга не стыдно, когда они раздевать станут. А тут! Хуже морга!
Ну, виновата! Водится такое за мной – любовь к хлесткой фразе, к афоризму, красному словцу. Наболтаю, потом сама вспомнить не могу. А подруги страдают. Надежда не первая. Подруге Юле запала в голову моя вульгарно-феминистская фраза, что, мол, у мужчин мозги распределены по двум местам: часть в голове находится, часть (пардон) – в мошонке. Идеальный мужчина – у которого равновесие двух полюсов. И Юля все терзалась от перекосов – у ее жениха то одна часть мозга доминировала, то другая…
