Соль под кожей. Том второй (СИ) - Субботина Айя

Настоящее

— Андрей? Андрей, ты меня слышишь?! — Понятия не имею, зачем закрываю второе ухо, пытаясь расслышать голос своего благоверного сквозь грохот орущей на его конце связи музыки. — Андрей!

В ответ только невнятное бормотание и смех, но я все равно держусь даже за эту ниточку, потому что он впервые за неделю с момента своего бегства взял трубку. До этой минуты я почти поверила, что его телефон в чужих руках, а сам Андрей тупо валяется в чьем-то подвале, до отказа накачанный известно чем. Хотя насчет второго даже сейчас склоняюсь к тому, что это скорее правда, чем плод моего шпионского воображения.

— Андрей, ответь мне немедленно, или клянусь, в следующий раз ты будешь объясняться со своей ненормальной мамашей!

— Мама? — булькает в трубку очень сильно охрипший голос Андрея. — Она что — вдруг обо мне вспомнила, рили?!

Господи, его тупой и слэнг точно доведет меня до белого каления.

Но упоминание матери всегда триггерило Андрея, поэтому я, без зазрения совести, вру ему о том, что Мария Юлиановна уже весь мир подняла на уши, наняла Джеймса Бонда, ФБР и ЦРУ, чтобы откопать сыночку-корзиночку даже с того света, а пока мы тут с ним болтаем — наверняка уже и до президента дошла.

Андрей смеется.

Отлично, блин.

Мне этот характерный растянутый смех лучше всяких тестов на алкоголь показывает, сколько промилле алкоголя у него в крови. Если коротко, как говорил один мой хороший знакомый доктор Павлов: следов крови в водке не обнаружено.

— Я хочу, чтобы ты вернулся домой, — медленно, надеясь, что в башке этого идиота осталаьс хотя бы одна функционирующая извилина, требую я. — Скажи, где ты, в каком отеле. Остальное я устрою.

— Пошла ты на хуй! — неожиданно резко орет Андрей, и визг поддерживающих голосов сзади (мужских и женских) лишает меня последней надежды достучаться до этого идиота. — Просто, блять, иди на хуй, Валерия! Засунь все свои угрозы себе в жопу! И папашу моего туда же! И вообще все идите в пизду!

Но я все равно пытаюсь еще раз его вразумить, давая себе честное слово, что на этот раз это точно предел моего терпения. В ответ Андрей снова кроет меня матом из своего весьма скудного словарного запаса.

Даже не дослушиваю.

Заканчиваю разговор и тут е перезваниваю бухгалтеру «ТехноФинанс» с распоряжением заблокировать все счета Андрея. Слава богу, она не переспрашивает и не уточняет, согласовано ли это с Юрием Степановичем — как оказалось, показательные кадровые чистки лучше любых кнутов и пряников учат сотрудников держать нос по ветру и не спрашивать у новой метлы, что обо всем этом думает старый веник.

Когда приятели моего муженька поймут, что деньги на из праздник жизни закончились, Андрея ожидает очень «веселое» возвращение в реальность. И случится это гораздо раньше, чем в его печени расцветет цирроз.

Я перехожу на другую сторону улицы, откуда до скейт-парка, в котором у меня встреча с Наратовым, пятнадцать минут пешком. Погода сегодня моя любимая — влажно и пасмурно, без единого просвета для солнца на небе. Прогуляться и подышать свежим воздухом (насколько это вообще возможно в плотной городской застройке) — самое то, особенно сейчас, когда после бесконечных месяцев токсикоза у меня, наконец, нет желания блевать буквально после каждого вздоха.

Пока иду — еще раз прослушиваю в наушниках запись с диктофона нашего с Сергеем вчерашнего разговора. На удивление, все довольно хорошо слышно, даже не пришлось морочить голову с чисткой шумов — до чего техника дошла, автоматически заглушает все лишние звуки и посторонний фон.

Одной этой записи достаточно, чтобы очень серьезно испортить Наратову жизнь. С ней я могу хоть сейчас пойти прямиком к Новаку, добавить туда фото «Рины» и, скорее всего, уже вечером Сергей окажется на улице в прямом, а не в переносном смысле этого слова. И ему еще крепко повезет, если при этом все его зубы останутся на месте. Я бы прямо сейчас пошла со всем этим добром к Новаку, но обстоятельства изменились. Теперь я хочу собственными глазами увидеть завещание. Точнее — хочу чтобы оно оказалось в моих руках, потому что план Наратова — никогда не думала, что это скажу — действительно не плох. Если у меня будет законное основание отобрать по крайней мере какой-то кусок «ТехноФинанс» — дальше эта пирамида посыпется сама, как карточный домик.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой, поэтому до момента, пока. Я собсвтенными глазами не увижу завещание — я запрещаю себе раскатывать губу. Наратов врет всегда, а если наратов не врет — значит, он онемел. Эту аксиому я держу в уме на протяжение шести лет и благодаря ей никакие его «чары и сладкие обещания» на меня больше не действуют.

Когда подхожу ближе, с удивлением обнаруживаю Сергея уже на месте. Для любителя всегда, пусть даже в мелочах, нарушать свои же обещания, событие на грани фантастики. Но так же сигнал к тому, что что-то может быть не так. На всякий случай оглядываюсь, выискивая заинтересованные лица, но в это время суток здесь только подростки со скейтами. Да и чего мне боятся, даже если нас заметят вместе? У меня, в отличие от Наратова, железное алиби — я всегда могу сослаться на то, что обратилась к другу моего мужа из-за беспокойства о судьбе Андрея. В отличие от Наратова, которому, случись что, будет очень тяжело придумать вразумительный повод для нашей встречи тет-а-тет. Из нас двоих как раз ему лучше не афишировать существующее между наим неформальное общение.

— Привет, — он широко улыбается и протягивает маленькую бутылочку с соком. Судя по этикетке — почти аптечный максимально полезный и чистый продукт. — Вот, подумал, что тебе, наверное…

— У меня аллергия на цитрусовые, — говорю машинально, чтобы у меня был повод отказаться от «щедрого знака внимания».

Сергей несколько секунд так и стоит с протянутой рукой, а потом нервно и грубо швыряет бутылку в цементную урну, где она, судя по звуку, разбивается. Говорит что-то про мерзкую погоду, хотя на самом деле просто тянет время, чтобы переварить полученную глубокую моральную травму. В его картине мира женщины должны падать в обморок даже если он подарит использованный талон на проезд в общественном транспорте.

— Я хочу увидеть завещание, Сергей, — подталкиваю его шевелить языком, потому мне абсолютно плевать на его мягкое раздутое до размеров галактики эго, которое возмущенно пищит и обильно кровоточит. — Прости, что у меня нет времени на пять минут вежливого разговора о погоде.

— Такая деловая, — не без издевки говорит Наратов.

Он всегда очень едко отзывался обо всех, кто вместо протирания штанов занят хоть чем-то, чтобы улучшить свое материальное положение. Хотя из себя корчил просто хрестоматийного трудоголика.

— Просто на будущее, — кажется, пришла пора окончательно расставить точки над «i», — если каждая наша встреча по делу будет начинаться с твоих обиженных соплей, то наши встречи закончатся быстрее, чем получится реализовать твой план. Довольно неплохой, должна признать.

Нужно бросить ему кость, а то вдруг и правда разобидится.

Наратов, сцепив зубы, протягивает картонный конверт, похожий на тот, который обычно используют на почте для пересылки важных документов. Но никаких опознавательных знаков на нем нет. Вряд ли он получит завещание таким образом, скорее всего, просто таскает его здесь для удобства.

Я стараюсь держать себя в руках, когда достаю и листаю содержимое.

Листов десять, из которых первые несколько — исключительно формальная чушь, но вписанные в пустые строчки слова совершенно точно сделаны рукой моего отца. Я узнаю его почерк даже, кажется, с закрытыми глазами, просто наощупь. Его характерная печатная, а не прописная «т», идеально круглая «о», больше похожая на колобок. Даже цвет чернил его ручки, подаренной мамой на двадцатилетнюю годовщину их брака.

Пролистываю до конца, упираюсь взглядом в подпись.

«Заплачь — и Наратов сожрет тебя с потрохами, снова!» — орет мое рассерженное моим приступом боли нутро.