Жаворонок Теклы (СИ) - Семенова Людмила
— Ну что же, сейчас вы неплохо выглядите для соломенного вдовца, — заметил как-то зять в своей обычной манере. Однако Андрей Петрович к ней давно привык и не обиделся.
— Видишь ли, Константин, — задумчиво сказал он, разливая чай, — С годами осознаешь все преимущества того, чтобы жить одному. Я же всегда был при ком-то, да и не принято у корейцев автономное существование, а уж тем более для стариков. Когда-нибудь, возможно, ты меня поймешь.
— Да я вас прекрасно понимаю, Андрей Петрович, — ответил Костя с улыбкой, — Я же всегда был испорченным корейцем. И кроме того, сейчас я тоже именно так живу, и представьте, нормально себя чувствую.
Андрей Петрович вопросительно посмотрел на зятя и тот добавил:
— Давайте откровенно: вы были бы рады, если бы я захотел помириться с Нери только потому, что мне тошно в одиночестве или я не в состоянии постирать носки с рубашками? Наверное, нет. Вот я и хочу, чтобы вы знали, что мне не тошно.
— Дай-то бог, Костик, — кивнул тесть, — Но тебе рано думать о таких вещах, в молодости нужна семья. А со старческими проблемами куда легче сживаться, когда знаешь, что ты никому не в тягость, да и самому не надо заботиться о том, как угодить другим. А как я раньше жил? Сначала с родителями, потом рано женился и жену опять-таки привел в их дом. Куда еще-то? Не к ее же семье, хотя людьми они были славными, и моя национальность их нисколько не смущала. А вот Наде с моей родней пришлось туго...
Андрей Петрович присел к столу и заговорил, подперев рукой подбородок:
— Неричка, слава богу, об этом не помнит. Мой отец умер рано, еще до ее рождения, а вот мать к старости слегла, со всеми сопутствующими прелестями. Она всю жизнь была человеком жестким, а уж тогда стала просто невыносимой. И все это свалилось на Надю: и уход за свекровью, и маленький ребенок. Никто и не спросил, по силам ли ей это. А я что? Мое дело семью кормить, совесть чиста. Так что ей тоже было за что на меня обижаться, было... Хорошо еще, что длилось это недолго, хоть и грех так говорить. Но ведь многие так жили, и не принято было себя жалеть. Не принято себя жалеть...
Андрей Петрович приумолк — сознания будто коснулся какой-то холод. Только теперь он вдруг понял, что пытался донести до него парень из Аддис-Абебы, говоря такие очевидные, но почему-то показавшиеся ему дикими вещи. Он всего лишь хотел сказать, что быть слабым и нуждаться в помощи — это не преступление, не позор, не предательство близких и не попрание заповедей, а священное право, данное природой, которая создала людей противоречивыми и уязвимыми существами. За ум, принципы, способность творить и достигать каких-то высот люди расплачиваются внутренними разладами, болезнями и мучительным сознанием скоротечности жизни.
Костя, по-видимому прочтя что-то в его глазах, вдруг спросил:
— Что, вы Айвара вспомнили? А ведь я вам когда-то говорил. Не странно ли?
Он сделал паузу и добавил:
— Можно я вас кое о чем спрошу, Андрей Петрович?
Пожилой мужчина крайне удивился этой неожиданной церемонности совсем не в духе зятя и утвердительно кивнул.
— Вы невзлюбили Айвара за то, что он заговорил на эту тему при вашей жене и дочери?
— Да нет, Костя, я не такой слабонервный, — возразил Андрей Петрович, — Он мне в то время досаждал по многим причинам, хотя и не по своей вине. Но это тоже сыграло роль. Представь себе: много лет моя семья жила, как водится, по моим правилам, согласно которым о родственниках обязана заботиться жена и невестка, иначе зачем ее приняли в доме мужа? Ну да, приходилось тяжело, так кто обещал, что жизнь будет легкой? И вдруг какой-то другой мужчина ставит все это под сомнение! Естественно, никакому отцу и мужу не понравится такой удар по авторитету. Если бы они и дальше прислушивались к нему, это неизбежно размыло бы почву в нашей семье. Хотя она все равно рухнула...
— Вот именно, — сказал Костя, — Умел же он показать, чего мы на самом деле стоим, горе-семьянины. А помните, вы еще мне сказали, что мужчины не должны тратить жизнь на опеку сирых и убогих, потому что их дело — творить, расширять границы и покорять вершины?
— Ну да, Костик, помню, но разве ты со мной не согласен? Мы ведь с тобой из одного теста, друг мой, оба всегда были реалистами.
— Да согласен я с вами, — усмехнулся Костя, — Только с дополнениями. Женщины тоже не должны гробить на это жизнь, потому что их дело — поддерживать нормальный климат в обществе, создавать красивые вещи и растить здоровых детей. И здоровые дети не должны страдать от появления в семье безнадежного инвалида, потому что их дело — вырасти и найти себе дорогу в жизни. Даже у стариков на свете есть дела, если только голова еще ясная. И вот для того, чтобы все могли жить своими делами и своей жизнью, а не чужим овощным существованием, и созданы люди особого склада, которые готовы взять это дерьмо на себя. Они не жертвенники, не мазохисты, нет, — это тоже призвание, за которое, кстати, государство должно им очень хорошо платить, потому что они сохраняют для него живых и психически здоровых граждан. Слава богу, что эволюция изобрела этих людей. Без них, уверяю вас, этот хваленый мир был бы другим. А он, этот Айвар, в самом деле такой — да, представьте себе, при всей своей личной неприязни я, в отличие от вас, ему верил.
— А знаешь, чем это обернулось для него самого? — вдруг произнес Андрей Петрович и постепенно поведал зятю и все то, что рассказал Даниэль, и историю Айвара с Олей.
— Охренеть, — емко подытожил Костя, скорее в такт своим мрачным раздумьям, — А я-то все думал, не мог понять: что мне в присутствии вашего Павлика всегда не по себе становится? Будто я этот взгляд уже где-то видел. Вон оно как...
— Это ты напрасно, — заметил Андрей Петрович, — Он же очень добрый и миролюбивый мальчик, чего тебе бояться?
— Да я вижу, что он славный парень, и беспроблемный, не в отца, так сказать... Дай ему бог не наломать таких дров в жизни, как Айвар. Даже имея такое призвание, человек обязан в первую очередь думать о себе, о близких и о тех, за кого отвечает напрямую. А он что сделал со своей женой? Обрек мучиться не только с двумя умирающими стариками, но и с одним галлюцинирующим наркоманом. Что он сделал со своим сыном, пусть и названым? Просто исчез из его жизни без каких-либо объяснений, притом что этого мальчика однажды уже бросили. Что, в конце концов, сделал с собой?
Тут Костя на некоторое время приумолк, и Андрей Петрович, поколебавшись, спросил:
— Ты хоть немного жалеешь о том, что тогда случилось?
— Да говорите прямо: о том, что я сделал, — ровным голосом ответил молодой мужчина, — Сам не знаю. С Олей, конечно, плохо получилось, спору нет, но разве тут виноват я один? Его собственная глупость сыграла не меньшую роль. Но если бы можно было вернуть все назад, я поступил бы так же, не буду кривить душой. Я же говорю, Андрей Петрович: я плохой человек. Только все равно как-то противно внутри... Вот если бы можно было из нашей жизни вычеркнуть все, что связано с этим парнем, просто не было его здесь и все! Понимаю, что я неправ, ведь это он отчасти мозги мне на место поставил, но ничего поделать не могу. Я уж даже и Нери отпустил, думал, что тогда легче станет. А не становится...
— Вычеркнуть, увы, ничего нельзя, Костя, — мягко сказал Андрей Петрович, — Мне ведь тоже все эти годы было не по себе. Но жить-то надо! И раз уж у меня в мои семьдесят есть силы что-то менять, то тебе сам бог велел, как говорится. Если ты правильно этим распорядишься, то когда-нибудь сможешь себя простить.
«Это вряд ли» — подумал Костя. Он как всегда сохранял свою бесстрастность, но от рассказа Андрея Петровича его пронзила страшная мысль о спрятанном письме из Эфиопии. И когда он уточнил, в каком году у Айвара началась беда, все встало на свои места. Так вот о чем просила Налия Теклай, единственный человек, кроме Кости, который знал о существовании письма, так и хранившегося в ящике его стола. Она, как прагматичная натура, рассчитывала не только на моральную поддержку, но и на юридическую и общественную помощь, которую супруги все-таки получили уже от совершенно посторонних людей, но слишком поздно. Она знала, что муж сам ничего не попросит, и наверняка не стала говорить ему и о письме — Айвар уж точно не одобрил бы подобной инициативы.
