Барбара Вуд - Китайская шкатулка
— С помощью мистера Сунга, — заметила Шарлотта.
— Мне очень жаль, — произнес старый адвокат. — Мне было трудно. Но я дал слово твоей бабушке.
— А как же гроб, захороненный на кладбище в Сан-Франциско? — растерянно спросила Марго.
— Разумеется, он пуст. Это символ моей неполной смерти.
— Господи Иисусе! — пробормотал Адриан.
Он подошел к бару, налил себе маленькую рюмку виски — и опрокинул ее в горло, словно целясь в невидимую мишень. Потом налил еще — и снова выпил.
— Сейчас шесть часов утра, Адриан, — сухо заметила Марго.
— Ну и что?! Я прихожу сюда и вижу мертвую женщину, которая ходит и разговаривает… Женщину, на чьих похоронах я присутствовал, черт побери!
Он помолчал, встретился взглядом с женой, потом кротко поставил рюмку. Я знала об отвращении Марго к алкоголю и знала, чем это вызвано. Гидеон рассказывал мне, как Марго в детстве просыпалась по ночам с криком. Я знала о боли и стыде, которые ей пришлось пережить. Именно поэтому я терпела Марго, хотя Шарлотта много раз говорила, что не понимает, почему я позволяю жене Адриана меня «топтать» — так она это называла.
— Кроме всего прочего, — продолжал Адриан, — я узнаю, что мой приемный сын на самом деле приходится мне… Подождите. Дайте мне сообразить…
— Десмонд — правнук твоего дедушки Ричарда Барклея, — сказала я.
— Не означает ли это, что он в то же время внук Гидеона Бархлея, отца Адриана? — сквозь дым сигареты проговорила Марго.
Я поняла ее намек. Я прослеживала родословную Десмонда от Ричарда Барклея, но было еще кое-что, о чем никогда не говорили. И все-таки я не призналась в том, что Ирис дочь Гидеона, а не мистера Ли.
— Бабушка, — обратилась ко мне Шарлотта, — та китайская шкатулка-головоломка, которую мне дал мистер Сунг, она была от тебя, правда?
— Я хотела направить тебя по верному пути.
— Я, признаться, привыкла к несколько большей помощи от тебя…
— Как я могла еще помочь тебе? Тогда бы ты узнала, что я жива, и Десмонд или кто-то другой спрятал бы свою болезнь до более удобного времени.
— Так в чем, собственно, обвиняют моего сына? — обратился Адриан к Найту. И пока федеральный агент терпеливо рассказывал о преступлениях Десмонда, я видела, как в глазах сына нарастает смущение, а в глазах отца — восхищение.
— Ты все это совершил?! — удивленно спросил Адриан Десмонда, потом быстро поднял руку: — Нет, не говори ничего, сын! Не перед этими людьми. — На губах Адриана заиграла улыбка. — Господи ты боже мой! Как бы то ни было, тот, кто это придумал, необычайно умен. Ведь он перехитрил… Какое количество федеральных агентов заполнили нашу фабрику этой ночью?
Десмонд в изумлении смотрел на отца, и я поняла то, чего не понял Адриан. Десмонд думал, что его родители придут в ярость, станут его стыдиться. А Марго и Адриан улыбались сыну, с гордостью смотрели на него.
— Так вы на меня не сердитесь? — спросил Десмонд, словно маленький мальчик.
— Почему мы должны сердиться? — удивился Адриан.
— Потому что это только доказывает, что я неудачник, каким ты меня считал всю жизнь!
Адриан, смущенно моргая, смотрел на сына.
— Почему ты так решил, мой мальчик? Что могло внушить тебе эту мысль?
— Я прочел об этом в письме, — выпалил Десмонд. — Ты писал матери двадцать пять лет назад, как ужасно для отца, когда у него сын — неудачник.
В комнате повисла напряженная тишина. Родители Десмонда посмотрели на него, потом переглянулись. Я увидела замешательство на лице Адриана, но потом его лицо внезапно просветлело, а в глазах появилось понимание.
— Я помню это письмо, — сказал он. — Но, Десмонд, я писал не о тебе. Я писал о себе!
Я поняла, что пришло время вмешаться мне, так как я многие годы знала, что Адриан считает себя лишь слабой тенью великого отца.
— Гидеон никогда не считал тебя неудачником, как ты говоришь, — проговорила я. — Это было только твое восприятие. Гидеон любил тебя и гордился тобой.
— Гармония, — в голосе Адриана тоже послышались детские интонации, — ты знаешь, что происходит с растениями, если они находятся в тени?
— Некоторые расцветают…
— Когда мне было лет семь-восемь, я гордился, услышав, что мой отец построил дорогу, чтобы эвакуировать беженцев. Когда мне исполнилось десять, приходили репортеры брать у него интервью, а я стоял рядом, гордый, как павлин, пока он отвечал на их вопросы. Когда журнал «Лайф» прислал фотографа, чтобы сделать снимок, мне было двенадцать. И я сказал себе, что однажды стану таким же, как он! В тринадцать лет я понял истинное значение его военных наград и начал думать, что постараюсь быть таким, как он. Когда через несколько лет у него брали интервью на телевидении, я начал гадать, смогу ли стать похожим на него. И наконец я начал думать, что мне это никогда не удастся…
— Но здесь нет вины Гидеона, — напомнила я. — Это только игра твоего воображения. — Я повернулась к Десмонду: — Точно так же когда-то ошибался и ты. Прочитав не предназначавшееся тебе письмо и слова, не имеющие к тебе отношения, ты принял их на свой счет. И на основании этих ложных слов ты выстроил свою жизнь.
В комнате снова повисла тишина, на этот раз полная невысказанных вопросов. Даже агент Найт, крепкий, как скала, человек, казался неуверенным, словно тоже искал свое место в этой драме.
— Что ж, миссис Ли, — наконец заговорил Джонатан, нарушая молчание, — судя по всему, ваша шарада удалась.
— Не слишком-то она удалась! — вдруг взорвалась Шарлотта. — Бабушка! Я все-таки продала дом! Я не смогла сохранить его…
Я не удержалась от улыбки: как это она не догадалась, моя девочка-всезнайка?
— Шарлотта, дом купила я. Вспомни: ведь ты никогда не видела покупателя.
— Ну и что теперь? — спросил Адриан. — Кто теперь владеет компанией?
Марго подошла к мужу, стоявшему у бара, и обняла его за талию.
— Она по-прежнему не наша, дорогой, — заметила она со вздохом.
Шарлотта подошла и села рядом со мной на низкий диван.
— У меня так много вопросов! — призналась она — которая всегда считала, что знала все ответы. — Что произошло с моей матерью? Она действительно умерла от рака?
— Нет. Это была еще одна история, чтобы спасти честь Ирис. Нам с Гидеоном все-таки пришлось поместить ее в лечебницу.
— В лечебницу?! — воскликнули все разом, словно услышали: «Мы похоронили ее заживо».
— О ней хорошо заботились монахини-католички, я уверена, что она счастливо прожила до самой смерти.
— Значит, она умерла?
— Ирис дожила до шестидесяти лет.
