Дарья Агуреева - Без парашюта
В воскресенье Боря дежурил в ночь, и мы не встречались — ему нужно было отоспаться. Я отзанималась со своим потенциальным учеником, якобы желающим выудить из меня бесценные знания английского языка (но все его поведение говорило о других, более прозаических желаниях). Еле отделавшись от его назойливого внимания, я спряталась от шумного города в Катькином саду и, усевшись на единственный свободный краешек скамейки, предалась своим радужным мыслям. Мне действительно было о чем подумать — до семнадцатого августа оставалась неделя. Боже мой! Целый месяц! Так мало и так много! Тридцать дней абсолютного ежесекундного счастья! Вряд ли за всю свою предыдущую жизнь я смогла бы насобирать столько же. Боренька уже неоднократно интересовался, помню ли я об этом дне. Да разве я могла забыть! Я уже высчитала, что семнадцатого он будет работать, и раньше, чем девятнадцатого нам отпраздновать эту круглую дату не удастся. На окончание учебного года папа отблагодарил меня за подаренную ему гордость — быть отцом студентки отличницы юридического факультета СПбГУ — весьма солидной суммой. Я еще почти ничего не потратила и теперь могла дать волю своему воображению, не ограничивая себя в средствах. И я решила подарить Бореньке время, время, которое сохранит его память на долгие годы. Мне захотелось показать ему то единственное, что я любила ни чуть не меньше его — море. Конечно, настоящее море в окрестностях Питера найти сложно, хотя… С моими морскими связями это можно было устроить. Я поймала такси и помчалась в Зеленогорск, где моя идея была изящно воплощена в реальность. Я арендовала яхту на целые сутки, заранее выяснив, успеем ли мы выйти подальше в море и вернуться назад. Капитан, мой старый знакомый, заверил меня в своих возможностях. Море, Боренька, я и мрачная гладь неба. Это все, чего мне хотелось. Там, за тайной горизонта, не будет больше ничего, только пугающие бесконечностью волны и моя любовь. Остальное пустота, бред, вымысел! Вечером Боренька позвонил мне. Он уже получил оставленные для него в «Трюме» стихи, но, как это повелось ранее, он никогда не начинал с главного, и я всегда сама заставляла его сказать хоть что-нибудь о своих литературных изысках.
— Привет! — ласково звенела трубка. — Что делаешь?
— Скучаю! — откровенно отвечала я. Ведь теперь мне можно говорить правду! — Ты получил стихи?
— Да… Я уже звонил, тебя не было.
— И как впечатления?
— Нет слов. Катюша, просто нет слов!
Я слышала, как кто-то его настойчиво звал, но работа не мешала ему подарить мне еще несколько ничего не значащих, но пьянящих счастьем фраз. Это был наш последний разговор в полете. На следующий день я уже рухнула на землю, хотя по инерции все еще продолжала хлопать крыльями.
Утром я проснулась от какого-то тревожного чувства, щемящего сердце. Отмахиваясь от беспокойства, я надела на лицо счастливую улыбку, нарисовала себе глаза, влезла в любимое платье и поехала на работу. Все шло своим чередом, как обычно. Дребезжащие телефонные звонки, бесконечные факсы, миролюбивое подмигивание компьютера, теплая милая Танечка… Но тревога не покидала меня, напротив — сердце колотилось все быстрее, громче. Стрелки перебежали уже четвертый час, а Боря так и не звонил. Несколько раз я уже сама бралась за трубку, но не донабирав номер, испуганно бросала ее и судорожно принималась читать молитвы. Но это не помогло, не спасло меня от беспросветной глупости — я сама позвонила ему, не обращая внимания на всхлипывания поруганной гордости.
— Алло! — услышала я его голос, звучащий в моей душе.
— Привет! — протянула я. — Я тебя не разбудила?
— Разбудила, — усмехнулся он, и опять друг за другом чинно последовали бездумные фразы, от которых мое мятежное сердце все более содрогалось. Но вот Боренька, не хотя, кинул мне, побитой преданной дворняге увесистую кость, и я с жадностью ухватилось за нее. — Хочешь, приезжай ко мне. Я один…
Бог мой! Как я Бежала! Как я летела к нему! Как будто бы, если очень быстро мчаться, можно вернуться назад. Наверно, в этом есть своя логика, ведь Земля круглая, но о времени такое вряд ли можно сказать. Я, видимо, бессознательно пыталась собрать рассыпавшееся счастье. Я же еще не знала, что его уже нет. До того, как я повстречала Бореньку, я была уверена, что это заманчивое слово абсолютно бессмысленно, потому что в нем нет совершенно никакого содержания. Что оно означает? Нечто неуловимое, как брызги шампанского? Вы слышали когда-нибудь, чтобы кто-то восторженно восклицал: «Как я счастлив, потому что вот так-то и так-то!» Я думала, что человек по своей природе не способен испытывать это самое счастье, потому что ему всегда мало, всегда он чем-то недоволен, и лишь спустя время он готов признать, что да! Были и в его жизни счастливые деньки. Но Боренька внес ясность в мои мысли, и я поняла, что счастье — это и есть сама жизнь, не существование, не пустая трата времени вселенной, а именно жизнь! А когда человек живет, когда он жив? По-моему, когда он мечтает и надеется, что будущее воплотит его идеи в реальности, когда ему есть, что вспомнить, есть, чего опасаться, есть, за что бороться… когда ему есть, о ком заботиться, о ком скучать, когда кто-то любит его, верит ему, и он сам любит… И если хотя бы один из этих, не таких уж дефицитных, компонентов отсутствует, то человек не живет, он лишь существует. Но самое страшное, если вдруг его внимание зациклится на чем-то одном, пренебрегая остальными красками жизни. Тогда он потеряет себя, он перестанет быть человеком.
Идиотка! Я думала, по солнечному желтые цветы заменят мне улыбку. Я верила, что, ворвавшись в чужой дом, взвалю дурное настроение Бори себе на плечи, и ему опять станет легко, радостно. А тогда и я сама смогу вздохнуть спокойно. Но конечно же, чуда не случилось. Цветы были положены в угол и забыты. Моя душа была не востребована. Пригодилось лишь мое неопытное тело, но оно не оправдало возлагаемых надежд по причине полного отсутствия какой-либо предыдущей практики и незнания теории. Отдавшее все, что оно могло отдать, а значит — почти ничего, разве что свое присутствие и неумелые поцелуи, оно было доставлено домой и предано забвению Ни слова любви я не заслужила в тот вечер. Боря был чужим, далеким и непреклонно свободным от меня. Что я чувствовала?
О чем думала? Ни о чем! Сердце болело, голова кружилась, меня тошнило.
Мне казалось, что меня вывалили в грязи, а в потрясенном мозгу дико стучало: «Что это? Я ничего не понимаю!» Бессонная ночь не украсила меня, и утром из зеркала на меня взирало лицо душевнобольной с горящими отекшими глазами и пересохшими губами. Весь рабочий день я сквозь черные очки пялилась в окно, считая прохожих. И вдруг мимо промчался так хорошо знакомый мне серый «Фиат». На какую-то долю секунды он затормозил перед нашими окнами и исчез за поворотом, но я отчетливо успела разглядеть Бореньку. Он тоже прятал глаза за очками, он тоже боялся солнечного света. Сначала я почувствовала, как силы возвращаются ко мне. Даже это мимолетное видение, это легкое прикосновение его бытия к моему смогло вдохнуть в меня жизнь. Теперь, когда ко мне вернулся здравый смысл и обоженный разум вновь обрел способность анализировать, я могу с точностью опытного медика поставить себе диагноз — я физически зависела от Бори. Эта зависимость была так же остра и болезненна, как наркотическая. Чтобы свободно дышать, двигаться, хоть как-то соображать, мне необходимо было получить дозу общения с ним, хотя бы в такой ослабленной форме — увидеть, как он проехал мимо. Это совсем никак не касалось моего эмоционального мира. Мои чувства были свободны от Бореньки. Я любила его, не нуждаясь во взаимности или поощрении. Но чтобы моя кровь, обогащенная тихой нежностью, циркулировала по венам, чтобы в глазах не темнело от слабости, я должна была видеть, слышать его… Но «Фиат» промчался мимо, и вскоре я вновь ощущала какие-то наркотические ломки. Как будто бы, волоча ноги по безликой пустыне, я вдруг увидела мираж и, обретя силы, ринулась к нему, но вскоре он безнадежно растаял в воздухе, лишив меня последней надежды. Однако спустя двадцать минут Боря оказался на пороге моего кабинета. — А ты чего в очках? — удивленно погасил он привычную улыбку.
