Алексей Чурбанов - Грешники
В это время в храм стали входить новые люди — молодые и модные. Забегали очаровательные весёлые дети, заплакали младенцы. Те, кто отстоял литургию, постепенно исчезали. Служители церкви вышли в центральную часть храма и теперь возились с церковной утварью. Шажков с некоторым удивлением наблюдал за сменой лиц и декораций и, только посмотрев на часы, которые показывали 12.00, понял, что новые люди пришли на обряд крещения.
— Всё — подумал Шажков, выходя из церкви. — Мы сделали это! Отстояли!
На улице оказалось солнечно и людно. Валентин пошёл к стоявшей невдалеке машине, ощущая любовь ко всем и с удовольствием разминая уставшие ноги.
7
Через двадцать минут Шажков лихо подкатил к главному зданию своего университета, где вместе с администрацией размещались и несколько кафедр, в том числе кафедра политологии. Парковочное место перед входной дверью, куда ректор ставил служебный 745-й «бумер», пустовало и было огорожено цепочкой на изящных столбиках. Валентин припарковался рядом. Занятий в административном корпусе не проводилось, никто из начальства в эту субботу не появился, на кафедрах субботние бдения тоже не практиковались, разве что в случае аврала какого-нибудь или в период дипломных защит. Поэтому внутри было пусто и гулко. Как шутил Охлобыстин, мы очень любим университет, особенно без студентов.
Шажков быстрым шагом, почти бегом, поднялся по парадной лестнице на четвёртый этаж, пролетел метров тридцать по тёмному коридору и толкнул дверь кафедры, которая, однако, оказалась запертой. Валя, помешкав, открыл дверь свои ключом и с некоторым беспокойством вошёл внутрь. В комнате никого не было, а на дальнем столе у окна стоял ноутбук Лены Окладниковой, приветливо помигивая пейзажной заставкой.
Шажков снял куртку, заправил выбившуюся из брюк рубашку и присел на край стола рядом с ноутбуком. От бездушной машинки веяло теплом, словно от домашнего животного. Валентин осторожно нажал пальцем на чёрную клавишу, и заставка исчезла, открыв страничку «Word»-a с несколькими абзацами стихотворного текста. Шажков стал читать:
Маленький солнечный квадратик поляны,
Снежистый пух над тополями,
Венчик ромашки — яркий, как пламя,
Белое пламя, слепящее прямо.
Такого цвета любовь.
Над головой вновь и вновь
Шорох и шёпот стрекоз…
— Неужели пишет стихи? — мелькнуло в голове.
Он не успел дочитать до конца. Щёлкнула дверь, и на пороге показалась Лена Окладникова в джинсах и белом свитере с электрическим чайником в руках. Шажков вздрогнул, ощутив себя мальчишкой, уличённым в подглядывании, но мгновенно пришёл в себя, ибо в душе у него не было трепета, а была неожиданная уверенность в том, что это написано для него и что он должен был это прочитать. С этого момента у него возникло чувство, что штурвал, который он уверенно держал всю жизнь, кто-то из за спины мягко взял в свои руки и повернул в только ему ведомом направлении. При этом Валя не ощущал никакого дискомфорта или импульса противодействовать, а только щемящее чувство неотвратимости и острое желание заглянуть за горизонт.
Окладникова замерла, увидев Валентина рядом с обнажённо белевшей страничкой на экране компьютера, но тут же пришла в себя и сказала:
— Здравствуйте, Валентин Иванович. Я вас жду-жду…
В голосе чувствовалось волнение. Был ли её собственный штурвал у неё в руках?
— Привет, привет, — ответил Шажков, — литургия кончилась только в двенадцать часов. Ноги сильно болят с непривычки.
— Это пройдет. У меня тоже: долго не походишь, и болят. Но к третьему разу перестают. Вы не причащались?
— Какое там, я и не постился и не исповедался. Просто отстоял для начала.
— Ну и как впечатление?
— Херувимская очень понравилась.
— Да? Я тоже люблю Херувимскую. Её, кстати, в разных храмах по-разному поют. Я знаю три варианта.
— Ну-ка, спойте-ка, а я скажу, какой из трёх исполнялся там, где я был.
— Валентин Иванович, вы серьёзно?
— Стесняетесь?
— Вас — нет.
— Ну?
Окладникова поставила на стол чайник, помолчала, поёжилась, а потом, сцепив руки на груди пропела все три варианта, предваряя каждый словами: «раз, два, три».
У Валентина от её голоса приятно похолодело в спине. Он получал удовольствие, но одновременно понимал и весь юмор происходящего: аспирантка философского факультета исполняет для кандидата политических наук церковные песнопения в помещении кафедры политологии. Вот сюда бы Кротова сейчас.
Окладникова тоже, кажется, оценила юмор ситуации и, смеясь, спросила: «Ну, какой вариант ваш?»
— По-моему, третий.
— А, может, у вас четвёртый был?
— Нет, похоже, что третий.
Помолчали. Потом Окладникова сказала:
— Следующая неделя — Страстная, а в воскресенье — Пасха.
— Вы на Пасху куда пойдёте? — спросил Шажков.
— В свою пойду. Она в пяти минутах от дома.
— Лена, а как вы думаете, можно исповедаться в Пасху? И причаститься?
— Конечно! Даже нужно. Только попоститься перед этим три дня. Ну, два, в крайнем случае.
— Возьмёте меня в компанию?
— С удовольствием. Потом я вас куличом и пасхой угощу, фирменными.
— Класс!
— Давайте, чайник поставлю, — Лена пошла в соседнее помещение, где располагались чайный столик с холодильником. В этот момент к радости Валентина на экране ноутбука белая страничка исчезла и вместо неё снова появилась пейзажная заставка.
Шажков вспомнил, что не завтракал. Он осторожно, чтобы не потревожить заставку на компьютере, встал со стола и двинулся вслед за Леной к холодильнику. Там он обнаружил початую литровую бутылку водки, бутылку шампанского, полкирпича серого хлеба в целлофане и несколько банок так называемой sea food, то есть смеси из кусочков кальмаров, осьминожек, мидий, креветок и тому подобных тварей в солёном растворе. Любимая закуска профессора Климова.
— Вы кальмаров с осьминогами кушаете? — спросил он Окладникову, присев на корточки перед холодильником.
— Нет, спасибо.
— Ничего, если я поем немного? А то я в церковь натощак ходил.
— Конечно. Я сейчас чай заварю.
За чаем Шажков задал Окладниковой вопрос, который его давно интересовал.
— Лена, вы можете мне объяснить, зачем такие девушки, как вы — образованные, культурные, духовно развитые, — идут в политологию?
— Если вы про меня конкретно, то мне — интересно, — ответила Лена.
