Галина Щербакова - Метка Лилит
– Я, доча, в неприятностях по самую жопу, выпил и шел, как слепой. Прости, Христа ради. Не говори никому.
– Да ладно тебе. Что я, целочка, чтоб мне от тебя обрыдаться? – Она одернула юбку и пошла, виляя попой, навстречу какому-то парню.
Полковник схватился было за пистолет, и не выстрелил только потому, что мысль, кого из них убивать, на полной скорости споткнулась и он рухнул на землю, как чурка.
Надька этого уже не видела. Возбужденная отцом, она торопила парня. Они ушли подальше в кусты и не видели, что полковник долго лежал на земле. Он не умер, но сильно ударился грудью о камень, да так, что горлом пошла кровь. Эта кровь опохмелила и спасла его. Он очнулся и пополз в сторону домов, но как назло это были те самые пустые дома, из которых исчезли хозяева. Тогда он зацепился рукой за лавочку возле калитки и завыл, как воют собаки в полнолуние.
Где-то вспыхнул свет, страдальца обнаружили, вызвали «скорую», та, конечно, приехала когда захотела. В больнице опять случилось черт-те что. Исчезли дети и матери новорожденных. Как и не было. Милиция заглядывала и под кровати, и в лабораторные шкафчики, пока один подающий надежды лейтенант не сказал, что это массовый захват людей для продажи на донорские органы совершили американцы. Пошли по домам. Бабушки и дедушки исчезнувших были на диво спокойны и как-то фальшиво всплескивали руками. На всякий случай их забрали в милицию как возможных пособников.
Из-за болезни полковника свадьбу пришлось отложить. Невеста злилась. Ей хотелось красивого платья, фаты, лимузина длиной с трамвай, хотелось выстрелов шампанского, а тут – на тебе. Приходилось утешаться с Федькой, который был командиром местных урок. Она любили Федьку всем своим крепким молодым телом. Куда слабаку жениху было до него? А то, что Федька головорез, так что, Аркадий разве лучше? Федька просто чистит людям карманы, квартиры, не без крови, конечно. А где теперь без крови? А этот ее жених, он же не просто убивает, он еще идеи какие-то носит. Типа: русская земля – она исключительно для русских. Нечего разводить вшей вроде чечен, татар и, главное, евреев. Ее мутило от этих разговоров, но он хватал ее за попку и, крепко сжав, доказывал, что русский человек дышит чужим выдохом, чужие молекулы идут в самую нутрь, убивая в нас наше, истинное, русское.
«Он идиот, – думала Надька, – но еще и какой-то порченый идиот». Федька, хоть и урка, не таков. Но выйти за него нельзя – не пара. Он неграмотный и бедный как церковная мышь. Или крыса? Где-то она слышала такое выражение.
Когда Тамара окончила школу, новые хозяева ее не выгнали, сказали, чтобы за жилье в сарае убирала во дворе и ходила за птицей. Податься было некуда. Ночью перед ней появилась исчезнувшая Олеся вся в белом и с Тимуром, сказала, что их собирают в край, где дети не будут знать, что такое война. Но Тамаре надо поступать в институт и зацепиться где-нибудь в общежитии. В бывшем доме Саида ни в коем случае не оставаться, у нее будет другая задача.
Тамара приняла это за сон, но если сон, то где они, Олеся и мальчик? А если их убили, то где тела мертвых? Но явившиеся были чистые, светлые, как ангелы. Может, они умерли и пришли к ней в своем астральном виде? Потому что легче поверить в него, чем в край без войны. Но времени на вопросы не было: как возникла на миг красавица Олеся, обнимая Тимура, так и исчезла. А потом поползли слухи, что несколько молодых матерей с новорожденными таким же образом попрощались с родителями и исчезли. Некоторые дети исчезли без родителей – так тех тут же посадили в кутузку как страшных преступников, продавших детей на органы.
Где-то…
И шло время.
По телевизору уже говорили, что факты исчезновения новорожденных наблюдаются практически всюду. Кричали матери, удивляясь, что одну мать взяли вместе с ребенком, а другую оставили. Были даже суды. И худым измученным женщинам давали сроки и увозили куда надо.
Потом как-то заглохло. Но что мы знаем, что слышим, когда не слышим ничего, когда слепы – а зрячи, когда залетевшая муха заставляет подумать о таком, о чем сроду не думалось. Муха же, тварь! А ты оторвать от нее глаз не можешь: как она ищет выход, как не сдается и как, наконец, вылетает в форточку, и тебе кажется, что она гордо посмотрела на тебя, большую и неуклюжую, которой никогда не вылететь из комнаты. «Я выйду в дверь», – спорит с мухой Тамара. «Но для тебя сделали все входы и выходы, что ж не выходишь?», – кричит ей муха. «Кабы все, – вздыхает Тамара. – Все-таки человек немножко и дерево. Прикопали».
Здесь и сейчас
Что-то чуяли и животные. Однажды вечером, а я боялась уже ходить в темноте, мне дорогу перегородила стая крыс, которая спокойно переходила улицу и скрывалась в развалинах сгоревшей недавно милиции. Я пережидала их исход, вспоминая того крысолова с дудочкой. Но тут дудочки не было, они шли, зная, куда и зачем, в отличие от нас, не знающих ничего. Куда-то пропали стаи собак, что вечно хороводились возле шашлычных и куриного гриля. Мой любимый кот смотрел на нас с мужем как-то очень не по-кошачьи, побуждающе и вопросительно. И мы ласкали его, но он, выгибая спину, выходил из-под рук и что-то говорил нам не при помощи «мяу», а каким-то утробным горловым рычанием. У него была для нас информация, но мы его просто любили, а надо было учить его язык. Мы следили за открытыми форточками, неприкрытыми дверями. Ночью он спал рядом и вскакивал при малейшем нашем движении. Он был очеловеченный кот и знал, что такое предательство…
Где-то…
И тут пришла пора рассказать о человеке, который взял да и выдернул свои корни.
Где-то в Шотландии, не в каком-то научном центре, а в простом университете, молодой ученый, глядя в электронный микроскоп, обнаружил странную клетку. Она нагло развалилась под окуляром и как бы даже подмигивала. Потом исчезла – показалась, мол, и хватит, но в голове ученого засела.
Ученого звали Егор, был он русский, бежал, как муха в форточку, в весенний призыв от военкомата через Финляндию и всю Скандинавию. В городе Бергене удачно попал на сухогруз и приплыл в Шотландию, далее где пешком, где автостопом добрался до Эдинбурга и сдался полиции. И не могло это кончиться ничем хорошим, не будь при нем несколько тетрадок с удивительными наблюдениями над природой, рельефом, минеральными источниками и особенностями изменения вод, что с течением времени порождало неких причудливых рыб и небывалые растения. Их было не много, наблюдений, но они были сделаны именно там, где незаметно для глаза сливались ручьи и реки. За парня ухватились, тем более что он прекрасно владел английским.
Еще на первом курсе, на родине, будущий микробиолог Егор дни напролет просиживал в Щедринке или научной библиотеке университета. Увлекшись в качестве развлечения флорой и фауной оконечностей Европы, он прочел об этом все, что было, и делал чисто фантастические предположения, которые однажды вдруг, как пазл, сложились в цельную картину. Он записал свое открытие в тоненькие школьные тетрадки и всегда таскал их с собой в котомочке через плечо или в рюкзачке, что казался скорее принадлежностью первоклашек. С рюкзачком его и взяли прямо с лекции и, практически связанного, привели в военкомат. Уже начиналась вторая чеченская война. Егор был смирен и покорен, попросился в туалет и, перекинув рюкзачок вперед, худенький, вылез в окно. Весь поцарапанный, рванулся в Сестрорецк – почему-то был уверен, что уходить надо водой. Добрался до Выборга, кротом пролез через границу, и возле Иматры обдумал дальнейший путь. В Эдинбург – двигаться туда он решил сразу – отправился, будто точно знал дорогу. И как-то так получалось, что его не трогали: была в нем какая-то милота и приятность. В полиции Эдинбурга он достал из кроссовок хорошо упакованный советский паспорт и прошение о месте жительства. Как обоснование – неправедная война.
