Мэриан Кайз - Замри, умри, воскресни
Затем были графики. Все было расписано по часам — во сколько поставят шатер, во сколько привезут километры атласа, во сколько настелют пол, установят свет и обогреватели. Мы уверенно продвигались вперед, пока в пятницу не позвонила Давиния и не сказала, что ее друзья Блу и Сиена расстались и их нельзя сажать за один стол. После этого на два часа пришлось отложить всю другую работу и заново составлять план рассадки — один-единственный разрыв оказался чреватым для всего предстоящего мероприятия, поскольку все в этой компании, похоже, друг с другом переспали. Каждое перемещение имело последствия: Сиену нельзя посадить за четвертый столик, потому что там сидит новая подружка Блу — Августа. За пятый столик ее не посадишь, поскольку там уже сидит ее бывший кавалер Чарли. За шестым столом — бывшая приятельница Блу, Лия, которую он оставил ради Сиены. За седьмым столом… и так далее и тому подобное. Если же мы пробовали устранить препятствие — например, переместить Августу за другой столик, та непременно оказывалась лицом к лицу с кем-то, кого она бортанула или с кем спала. Это было похоже на кубик Рубика.
Дело осложнялось тем, что Андреа то и дело отвлекалась. Она разглядывала шоколадки, разбросанные по подоконнику, и те, что лежали в хлебнице и на холодильнике.
— У тебя тут как в кондитерском магазине, — восхищалась она.
Всю жизнь имея неограниченный доступ к бесплатному шоколаду, я привыкла с ним легко расставаться, но после вторника он оказался весьма кстати: мама не только потеряла волю к жизни, но и, что куда более неприятно, желание готовить еду. А поскольку я понятия не имела, как это делается, было очень удобно иметь под Рукой шоколад и печенье.
Я нагрузила Андреа целый пакет в надежде, что это позволит ей сфокусироваться на текущей работе.
— Сосредоточься, — умоляла я. — Сделай это ради Давинии, если для меня не хочешь.
Понимаете, эта Давиния Вестпорт была в своем роде редкий экземпляр. Несмотря на свое богатство, знатность и красоту, она оставалась вполне милой барышней. (Если не считать того, что, как я уже говорила, ей приспичило устраивать свадьбу в легком шатре в самое студеное время года.) В моей работе самым сложным чаще всего оказывается заказчик. Это даже хуже, чем пожар в актовом зале отеля за два дня до мероприятия, или подхватившие сальмонеллез гости благотворительного ужина, когда их, выворачиваемых наизнанку, приходится пачками увозить на «Скорой» в разгар лотереи. Давиния не такая. Она не звонит мне посреди ночи и не кричит, что у нее водолазка не того цвета или что у нее простужено горло и я должна что-то с этим сделать.
В пятницу мы с Андреа закончили около восьми вечера. Едва она откланялась, крепко прижимая к груди пакет с дармовыми сладостями, как мама вручила мне список того, что надо купить в супермаркете на неделю вперед. Сама она со мной не поехала, поскольку на все призывы одеться хваталась двумя руками за свой, все более грязный, халат персикового цвета и начинала хныкать: «Не заставляй меня». Но когда я вернулась и распаковала сумки, мама тут же объявила, что я накупила все не то.
— Зачем ты взяла это масло? — вопрошала она с тем же недоумением, с каким обнаружила в то первое утро, что двери всю ночь оставались незапертыми. — Мы такой хлеб не берем. И обычные хлопья мы не покупаем, мы берем только фирменные. Деньги на ветер… — ворчала она.
Перед отходом ко сну начиналось запирание дверей, окон, шпингалетов и цепочек на всех дверях. Я старалась соответствовать высоким маминым стандартам безопасности. Когда наступал момент ползти в кровать, я уже валилась с ног — невольно мне стало себя жаль. Вечер пятницы. Мне бы сейчас гудеть на каких-нибудь танцульках, а не нянчиться с мамашей. До чего же я жаждала, чтоб отец вернулся.
От расстройства мне не спалось, и я решила утешить себя фантазией. Придумывать истории, в которых заблудшие ухажеры возвращаются, а враги терпят крах, — мой фирменный трюк. Я даже этим прославилась, особенно среди друзей Коди, меня иногда специально просят сочинить что-нибудь такое на заказ.
Происходит обычно так: мне вкратце описывают случившуюся неприятность, например, дружка засекли в «Браун Томасе» в отделе упаковки подарков, где ему заворачивали сумочку от Берберри. Естественно, пострадавшая сторона считает, что это для нее, и, как всякая разумная женщина, идет и покупает себе такие же босоножки. Но на следующем же свидании парень объявляет о разрыве… и даже не думает подсластить пилюлю сумочкой. Ясное дело, у него появилась другая!
Я задаю несколько вопросов, например, как долго длились отношения, сколько стоила сумочка и т. д., недолго думаю и выдаю что-нибудь вроде: «О'кей, представь себе. Прошло три месяца, ты случайно натыкаешься на него на улице и, по счастливому стечению, выглядишь потрясающе… — Тут я делаю паузу, чтобы напридумывать что-нибудь относительно прически и гардероба — например, что на ней светлые брючки в полоску, какие были в „Вог“, и как, боже мой, они дивно смотрятся с открытым топиком. Ну ладно, пусть будет не очень открытый, если тебе хочется. Плюс к этому — сапоги, последний писк, как же без них… Потом продолжаю: — Сумки от Берберри были на распродаже, и ты купила себе целых две. Нет-нет, погоди, ты ни одной себе не купила, потому что — кто станет покупать сумки, которые никому не нужны? Нет, ты получила премию, взяла горящий тур и как раз вернулась из отпуска, где подхватила желтуху, так что теперь ты не просто отощала, но и цвет лица имеешь классный. Он только что раздолбал свою машину, льет проливной дождь, и у него украли один ботинок». — И так далее и тому подобное. Говорят, людям нравится мое внимание к деталям, и, когда Антон ушел к Лили, я занималась самоврачеванием.
Сюжет, которым я себя утешала, включал бегство в какую-то далекую сельскую коммуну под названием «Миллз энд Бун». Естественно, на море. Несуществующее такое море с огромными волнами, высоким прибоем и брызгами — все как положено. Я пускалась в длительные, рискованные прогулки по берегу или в горы, и, пока я так шаталась с угрюмым видом, меня замечал какой-нибудь работяга фермер, и, хотя я уже черт знает как давно не подкрашивала корни, он проникается ко мне симпатией. Конечно, он оказывается не простым фермером, а еще и кинорежиссером или бывшим импресарио, который продал за много миллионов свою новомодную студию. Во мне есть что-то эфирное, хрупкое, но я, пережив такую душевную рану, разговариваю с ним грубо, когда он в сельской лавке пытается со мной любезничать. Однако, вместо того чтобы обозвать меня дурой и стервой, как было бы в реальной жизни, и возобновить свои ухаживания за деревенской красоткой, он выбирает другое: утром оставляет на моем крыльце два свежих яйца, разумеется, еще тепленьких, прямо из-под курочки, как раз к завтраку. (Неважно, что обычно мой завтрак состоит из маленькой шоколадки и трех мисок воздушной кукурузы.) Я делаю восхитительный омлет, добавляю туда дикую петрушку, которую обнаруживаю в огороде, доставшемся мне в придачу к дому. Или он приносит мне букет только что сорванных полевых цветов, и, когда я вижу его в другой раз, я не насмехаюсь насчет того, что, дескать, в такую тьмутаракань «Интерфлора» цветов не доставляет. Напротив, я говорю спасибо. И что лютики — мои любимые цветы. (Ага, как же.) В некоторых случаях кончается тем, что я оказываюсь у него на кухне, где вижу, как он нежно кормит из детской бутылочки маленького барашка, и сердце мое начинает понемножку оттаивать. И оттаивает вплоть до того прекрасного утра, когда я иду на прогулку, а от скалы вдруг откалывается здоровенный кусок и увлекает меня за собой. О том, что здесь ходить опасно, меня много раз предупреждали, но я, одержимая желанием смерти, пропускала эти предостережения мимо ушей. Каким-то чудом работяга фермер увидел, как меня уносит в море, примчался на тракторе с веревками и спас меня с небольшого рифа, на котором я благополучно оказалась. Хоп. Дальше — сплошная благодать.
