Наталья Потёмина - Планы на ночь
— Может быть. Но завтра я иду к нему в гости. Заранее всю трясет.
— А ты прими чего-нибудь легонькое. Шесть таблеток валерьянки — и все. Спокойная, как рыба на закате.
— Почему на закате? А не на рассвете, например? — удивилась я.
— Потому что на закате своих лет.
— Умная ты…
— Спрашиваешь.
— Юлька, я тебя люблю! Ну почему мы не вместе?
— У нас с тобой еще вся жизнь впереди. Не боись, любимая, успеем.
8
От весны остались одни воспоминания. То ли дождь, то ли снег смывал мои следы, и не оставалось надежды найти обратную дорогу в мое беспросветное прошлое.
Несмотря на валерьянку, всю дорогу меня колотило и подташнивало. Я все время задавала себе вопрос, как со мной такое могло случиться, причем на ровном месте, скоропостижно и бестолково. Что этот парень сделал такого необыкновенного, что седьмые сутки я не устаю щупать свой лоб, не горячка ли кровожадно накинулась на меня, не столбняк ли обезножил, обезручил, ополоумил, не сотрясение ли головное произошло и расшатало все правила мои и устои. Где-то звезды в небе столкнулись лбами, и искры, долетев до земли, ослепили меня, ошеломили своим нездешним светом, отбросили в другое измерение, где люди, точно облака, плывут по небу, взявшись за руки. Алло, люди! В вашем полку прибыло. Я тоже плыву, лавируя между звездами, как чья-то бестелесная душа. Шагал был скорее прав, чем наивен. А что если поверить? А что если попробовать? И взмыть! Встать с утра пораньше — и на подоконник. Здравствуй, утро, молодое, незнакомое! Постоять так крестовищем да и шагнуть вперед и вверх, и руками при этом быстро-быстро задрыгать и почувствовать холод под мышками, а в животе жар. И сначала будто вниз пойдешь, а потом как подбросит и как понесет параллельно земле, и платье на ветру развевается красиво, словно боевое красное знамя. А птицы шарахаются: «Людк, а Людк, это откуда такую лохматую к нам занесло?» А я лечу, не замечаю, крылышками бяк-бяк. Хорошо! А внизу дяденьки в белых халатах уже ждут меня, родимую. Счас мы ее душеньку в нашу психушеньку и заберем, горемычную. А я лечу, собой любуюсь.
Отчего люди не летают, как птицы?
Никита, как мы и договаривались, ждал меня у выхода метро. Заглотив побольше воздуха и шагнув к нему навстречу, я как-то сразу пришла в себя и успокоилась.
— Привет.
— Привет.
— Давно ждешь?
— Только покурить успел.
Мы стояли и смотрели друг на друга, будто что-то припоминая.
Очень хорошо, думала я, ничего не чувствую, ни капельки не страшно. Очень все замечательно.
Никита, как будто спохватившись, вдруг обнял меня и поцеловал в щеку.
— Ну что, пойдем? Тут недалеко.
Мы перешли улицу и свернули в подворотню, каких в центре видимо-невидимо. В двух шагах от парадных особняков и респектабельных офисов ютились и прятались в собственную серость старые дореволюционные постройки, никогда не знавшие ремонта и уже не надеющиеся на него. Не верилось, что в этих домах еще кто-то живет, но цветы на подоконниках низких тусклых окон выдавали присутствие людей, и редкие кошки выпрыгивали из подвалов сытые и довольные после плодотворной охоты на крыс.
Мы шли молча и сосредоточенно, как подпольщики.
— Далеко еще? — спросила я, чтобы прервать молчание.
— Да мы почти пришли, — ответил Никита.
И действительно, как мы неожиданно нырнули в подворотню, так мы из нее и вынырнули на свет божий ловко и легко.
— Вот дом, который построил Джек, в котором я живу, — сказал Никита и, взяв меня за руку, повел внутрь двора. — Осторожно, здесь всюду ремонт, и надо ходить только проторенными тропами.
— Какой красивый дом, — восхитилась я.
На самом деле дом был как дом, только ближе к верхним этажам, прилегая к окнам, выделялась белая осыпающаяся лепнина: виноград, птицы, цветы…
— Дом как дом, только на последних этажах мастерские.
— Какие мастерские?
— Мастерские художников.
— Я думала, что ты архитектор.
— А я и то и другое. Только архитектурой я на жизнь зарабатываю, а картины пишу просто так, для души.
Мы поднялись на последний шестой этаж, где на площадке была всего одна дверь.
— Заходи и постой минуточку, я только свет включу: в прихожей лампочка перегорела, а у меня до всего руки не доходят.
Я застыла в недвижимости, а Никита пропал в темноте. Послышался какой-то посудный грохот, чертыханье, и сразу появился первый свет. Потом еще и еще, и постепенно стали выступать из темноты куски большой необыкновенной квартиры.
— Проходи, — позвал меня Никита, — теперь можно.
Я вошла и остановилась посередине большой комнаты, не зная, куда деть руки. Почему-то это меня очень занимало. Я помялась-помялась и, за неимением лучшего, засунула их в карманы шубы.
— Как у тебя необыкновенно, — сказала я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.
По дороге я растеряла всю смелость свою и отвагу, и в новых предложенных обстоятельствах чувствовала себя довольно неловко.
— Это мастерская моего отца, — объяснил Никита, помогая мне раздеться, — я теперь здесь живу.
— Теперь живешь? А раньше?
— А раньше жил с женой и сыном.
— Здесь?
— Нет, конечно. У нас есть, вернее была, квартира. Но сейчас я живу здесь один.
— Не сложилось? — спросила я.
— Долго рассказывать, — уклончиво ответил Никита.
— Бывает. Я тоже живу одна.
— Я почему-то так и подумал. Кофе хочешь? — предложил он.
— Почему-то хочу.
— Ну, устраивайся здесь, а я на кухню.
Кухни как таковой не было. Просто часть комнаты с окном была отгорожена от остального пространства вертикальными жалюзи. Было еще два окна, но они находились где-то под потолком, и к ним вела винтовая металлическая лестница. Там, на втором этаже, видимо, находилась спальня. Хотя второй этаж был не совсем полноценным этажом, а просто высокое пространство комнаты разделили надвое широким просторным балконом, который напоминал овальный фуражечный козырек. Он нависал над большей частью мастерской и, казалось, не очень надежно держался на четырех деревянных столбах. Всю свободную стену занимали картины, пустые рамы, какие-то железные приспособления, и чудом закрепленный старый мотоцикл висел высоко и небезопасно. С потолка спускался вентилятор, больше похожий на перевернутый вертолет, служивший заодно люстрой. Мебели почти не было. Два разнокалиберных дивана, кресло-качалка, шикарное кожаное кресло у компьютерного стола, журнальный стол из стекла и металла и в углу большая тумба с телевизором и какой-то музыкальной аппаратурой.
