Лиз Филдинг - Мой шейх
Он не стал возражать, также не стал льстить ей.
— Приезд Амейры и ее няни Фатии был для меня таким же неожиданным, как и для тебя. — По интонации Люси поняла, что также и неприятным. — Они прибыли вчера вечером, и, как ты уже заметила, пожилая женщина очень занята.
Люси подумала, что Ханифу очень редко приходилось объясняться. И это, безусловно, большая любезность с его стороны.
— Твоя дочь не живет с тобой? — спросила она так, как будто они просто мило беседуют. Только дрожание голоса выдавало ее нервозность.
— Ребенку здесь нечего делать. Амейра живет в столице с ее бабушкой. — Он встал, и Люси решила, что разговор закончен, но заметила на его лице странную улыбку. — Думаю, когда она узнала, что у меня в доме молодая женщина, то сразу же отправила Амейру сюда.
— Если бы твоя мама видела, в каком я состоянии… то не стала бы придавать этому значение…
— Ты права, конечно же. Будем надеяться, что Фатия ей позвонит и убедит, что опасаться нечего.
Замечательно…
Она хотела было сказать, что настоящий джентльмен не согласился бы с ней, но решила промолчать.
— Боюсь, что мое спасение обходится тебе дороже, чем ты думал.
— Mash'Allah, — сказал Ханиф, протягивая ей костыли. Он всегда был рядом, чтобы помочь ей.
— Mash'Allah, — повторила она, входя в комнату. — Воля Божья?
— Ты изучала арабский? — Его интерес был неподдельным.
— Я купила себе самоучитель на CD. Хотела… — но тут она остановилась. Она хотела удивить Стива, хотела выучить арабский, чтобы помочь ему с бизнесом.
— Довольно-таки сложно выучить язык самостоятельно. Но за четыре недели ты сможешь достаточно освоить его.
— Четыре недели?
— Ну, ты же хотела узнать, как долго будет заживать лодыжка. Я говорил с врачом. Он сказал: три-четыре недели.
— А… понятно. Спасибо. Обещаю, что не буду злоупотреблять твоим гостеприимством более трех дней.
— Ты не злоупотребляешь. А что ты будешь делать в Англии одна, в холодном доме? Как будешь покупать еду, готовить, заботиться о себе?
Что она точно не будет делать, так это ожидать помощи от церковной общины своей бабушки. Они потеряли к ней всякий интерес, когда узнали, что больше не получат денег.
— Он не холодный.
— В Англии везде холодно. — Приняв ее молчание за согласие, он продолжал: — Ты останешься здесь, Люси, пока полностью не выздоровеешь. Или до тех пор, пока твой муж тебя не заберет.
Ханиф взял кресло и, отнеся в ванную, установил его в душевой кабине.
— Я постараюсь тебя не намочить. — Он включил воду и снял душ с крючка.
— Ты не должен этого делать. Я уверена, что справлюсь сама.
Она села в кресло, распустила волосы и наклонила голову в ванну.
— Оставь, я сам все сделаю.
Я не беспомощная, думала Люси. Еще день или два, и она снова будет в пути, хотя и велик соблазн остаться и чувствовать себя принцессой.
У нее дела, ей надо развестись с мужем.
Хан положил полотенце ей на плечи.
— Не слишком горячо?
Она помотала головой. Умение, с которым он справлялся с ее длинными волосами, говорило о том, что у него была практика — ему приходилось мыть волосы жене, когда она совсем ослабла.
У Люси не было опыта общения с такими мужчинами, как Ханиф, и она не имела права судить ни его, ни образ его жизни. Только то, как он с ней обращался.
— Я ненавидела это, — сказала Люси, когда они вышли обратно на балкон, чтобы ее волосы просохли на солнце.
— Когда тебе мыли голову?
— Нет, это еще не так плохо, но у бабушки был ужасный гребень, которым она чесала мне волосы. Было жутко больно.
— Я не сделаю тебе больно, — сказал Ханиф и стал аккуратно расчесывать ее волосы, прядку за прядкой. — Непривычно видеть европейскую девушку с такими длинными волосами.
— Бабуля принадлежала к догматической церкви и верила, что для женщины это грех — обрезать волосы. Она заплетала мне ужасно тугие косы, когда я была маленькая. Однажды я обрезала их портняжными ножницами.
— Она разозлилась?
— Ну, довольной не осталась, — призналась Люси. Она никому не говорила о том, что ее избивали. Синяки у Люси прошли гораздо раньше, чем снова отрасли косы. Но на этот раз она научилась сама заплетать французскую косичку: не такую тугую, но и не противоречащую идеалам бабушки. — Я была непослушной девочкой.
— Дети и не должны быть послушными. Они должны быть детьми. У тебя не было матери?
— Где-то была.
Люси сказала правду, прежде чем подумала. Обычно на этот вопрос давался другой ответ: мать умерла, когда она была ребенком. Менее болезненный, чем правда. Но она не могла врать Ханифу, у которого ребенок на самом деле остался без матери.
— У меня была… у меня где-то есть мама. Она меня бросила. Оставила с бабушкой, а сама сбежала. Ей было шестнадцать. Не замужем.
Люси подумала, что это, наверное, шокирует Ханифа. Возможно, она и хотела шокировать его, показать, какой особенной была Hyp. Если бы ее мать имела хоть долю того сострадания, любви, которыми обладала его жена…
— Девушек на Западе не защищают отцы, — сказал он, не проводя аналогий или же игнорируя их. — Они провокационно одеваются, выходят без сопровождения. Поэтому все и происходит.
— Возможно. Ее отец, мой дед, умер, когда ей было четырнадцать. Может, если бы он был жив, все сложилось бы по-другому. — Ее бабушка не ушла бы в религию настолько. Мать не стала бы бунтовать.
— У него не было братьев?
— Братьев?
— Здесь, если мужчина умирает, то братья заботятся о его жене как о своей. Принимают ее в дом. Становятся мужьями.
Люси нахмурилась.
— Что, буквально? Исполняют супружеские обязанности? Даже если женаты?
— У женщины есть потребности. Чтобы ее обнимали, чтобы постель не пустовала. Если это ее желание, то он обязан исполнять его.
— Никогда бы не подумала…
— Ваша культура делает вас слепыми, — ответил Ханиф, уловив иронию в ее голосе.
Он закончил расчесывать ей волосы и развернул кресло так, чтобы они скорее высохли на солнце.
— Ты считаешь, что мужчина, который это делает, думает только о своем удовольствии. Что это унижает женщину.
— Быть второй женой? — Люси была абсолютно уверена, что это не повышает ее статуса, но не хотела говорить о том, чего не знала.
— Обычай иметь более одной жены зародился именно из-за женщин, которые остались вдовами по вине войны. Это непросто для мужчины.
— Нет?
Возможно, ее голос звучал неубедительно.
— На Западе мужчина может иметь двух или трех женщин и не иметь никаких обязательств перед ними. Это обременительно. Здесь же мужчина отвечает за своих жен, которые, кстати, имеют равные права. Если он подарит платок, платье или предмет мебели одной, то другие обязаны получить то же самое.
