Колин Маккалоу - Неприличная страсть
Возвращение в Австралию совпало с его тридцатилетием — событием, воспоминания о котором даже сейчас, спустя семь лет, снова пробуждали в нем тот кошмарный ужас, который терзал его тогда, с того самого мая. Его отец! Этот безжалостный, обаятельный, коварный, невероятно энергичный старик! И почему только он не произвел на свет целый полк сыновей? Невероятно, что у него только он один, да еще поздний. Невыносимое бремя — быть единственным сыном Лонглэнда Паркинсона. И хотеть быть равным, даже превзойти его самого.
Конечно, это невозможно. Понимал ли только сам старик, что причиной неспособности Нейла дотянуться до него был он сам? Лишенный возможности принадлежать к тому классу, к которому принадлежал его отец — классу простых людей с присущими ему горькой злостью и вызовом плюс к тому обреченный на изысканную утонченность матери, Нейл почувствовал, что побежден уже с того времени, как начал осознавать мир вокруг себя и делать собственные выводы.
Он был подростком, когда понял, что любит отца гораздо сильнее, чем мать. И это при том, что отец, в сущности, был к нему безразличен, в то время как любовь и покровительство матери не знали границ. Для него оказалось огромным облегчением уехать из дома в школу и оттуда, издалека, продолжать поклоняться своему кумиру и следовать его примеру, начиная с самых первых месяцев в «Джилонг Граммер» до дня своего тридцатилетия. И при этом задаваться вопросом: зачем? Зачем бороться с тем, что, очевидно, невозможно победить? Не лучше ли уйти от борьбы, не думать о ней? Деньги его матери принадлежали ему с момента его совершеннолетия, и их больше, чем он когда-либо сможет истратить. Ему надо жить своей жизнью и тогда, вдали от Мельбурна и родителей, он отыщет для себя нишу в человеческом биоценозе.
Но война была неминуема, и обо всем остальном надо было забыть. В конце концов, на свете есть такие вещи, которых нельзя избежать, которыми невозможно пренебречь.
Обед, посвященный его тридцатилетию, был устроен великолепно, в соответствии со всеми правилами этикета. Список гостей пестрел юными дебютантками — истинными леди, по мнению его матери, подходящими претендентками на роль жены ее сына и будущей хозяйки дома. Были приглашены также два действующих архиепископа, один от англиканской церкви, другой от католической, один министр на уровне штата и один федеральный, модный терапевт, специальный Полномочный представитель Великобритании и французский посол. Естественно, приглашениями занималась его мать. Нейл во время обеда вообще не заметил ни юных леди, ни важных особ, да и едва ли вспомнил о матери. Все его внимание было сосредоточено на отце, который сидел в конце стола и с насмешливым видом переводил голубые глаза с одного гостя на другого, делая про себя выводы, весьма далекие от какой бы то ни было почтительности. Нейл и сам толком не мог сказать, каким образом ему удавалось разгадывать мысли отца, но ему стало по-настоящему тепло, и он проникся острым желанием поговорить наконец с хрупким стариком, на которого Нейл был совсем непохож, разве что цветом и разрезом глаз.
Позже Нейл осознал, насколько незрел он был тогда, в своем относительно позднем возрасте, но, почувствовав руку отца на своем локте, в тот момент, когда мужчины наконец поднялись из-за стола, чтобы присоединиться к дамам в гостиной, он до нелепости обрадовался этому простому и естественному жесту.
— Обойдутся без нас, — насмешливо фыркнул старик. — По крайней мере, если мы исчезнем, твоя мать сможет спокойно на что-нибудь пожаловаться.
В библиотеке Лонглэнд Паркинсон опустился в кресло среди книг, которых он никогда не открывал, не то что читал, в то время как его сын предпочел устроиться на скамеечке у его ног. Свет в комнате был неярким, но и полумрак не мог скрыть следов нелегкой жизни на изборожденном морщинами лице старика, как и ослабить пронзительное сверкание его глаз, свирепых, ожесточенных, хищных. За ними скрывался независимый ум, эмоциональная недоразвитость, глубоко укоренившиеся предрассудки. И внезапно Нейлу стало ясно, что же в конечном счете он чувствовал к своему отцу, понял, то чувство — это любовь, и удивился своему упорству: почему выбираешь и любишь кого-то, кто не нуждается в любви?
— Не слишком-то ты был похож на сына, — начал старик, и в голосе его Нейл не услышал злобы.
— Я знаю.
— Если бы я думал, что письмо может заставить тебя вернуться, я давно бы его уже написал.
Нейл вытянул вперед руки и долго смотрел на них — длинные, с тонкими, нежными, как у девушки, пальцами, — в них не было мужественности. Так бывает, когда человек не заставляет их работать над чем-то, имеющим для него глубокий смысл и значимость, как для души, так и для разума, определяющего их действия. Занятия живописью не были для него чем-то подобным.
— Не письмо заставило меня вернуться, — медленно произнес он.
— Что же тогда? Война?
— Нет.
Бра, висевшее за головой отца, ярко освещало розовый безволосый череп, а лицо скрывалось в тени, только глаза продолжали гореть, но твердая линия решительно сжатого рта оставалась неподвижной.
— Ничего не вышло, — сказал Нейл.
— Не вышло из чего?
Это было так похоже на отца — заставлять развить мысль до конца, а не размышлять самому.
— Никудышный я художник.
— Почему ты так решил?
— Мне сказал один человек, который понимает, — ему вдруг стало легче говорить. — Я собрал свои работы для большой выставки — мне всегда хотелось начать именно так, разом показать себя, а не то что одна работа висит там, две — здесь. Во всяком случае, я написал в Париж своему другу — владельцу той галереи, где я хотел выставляться. Ну и поскольку ему понравилась идея провести несколько дней в Греции, он приехал посмотреть мои работы. Они не произвели на него никакого впечатления, вот и все. «Очень мило, — сказал он. — Да-да, просто прелестно, в самом деле. Но ничего своего, ни мощи, ни энергии, ни естественного, чувства меры». А потом предложил, чтобы я обратил свои таланты на коммерческое искусство.
Если старик и был тронут душевной болью, терзавшей его сына, он никак не показывал этого, только сидел и напряженно вглядывался в него.
— Армия, — произнес он наконец, — вот то, что тебе сейчас нужно больше всего. Она сослужит тебе добрую службу.
— Ты хочешь сказать, сделает из меня человека?
— То, о чем ты говоришь, подразумевает обтесывание снаружи, чтобы проникнуть вглубь, — заметил отец. — А я говорю о том, что все, что накопилось у тебя внутри, должно получить шанс выйти наружу.
Нейл вздрогнул.
— А если там ничего нет? Но старик только пожал плечами, чуть улыбнувшись с безразличным видом.
